Тут девушки разом засмеялись.
– У нас джинсовый магазин, здесь не бывает ботинок на
шпильках!
– Слава богу.
– Сильно ударились? – сочувственно спросила у Лёки первая
девушка. – Зимой тут все то и дело падают. Хотите, я вам кофе сделаю, пока
джинсы будут искать?
Лёка не хотела никакого кофе, она хотела в одиночестве
осмотреть масштаб разрушения и оценить свои раны.
– Она хочет, – ответил Платон. – Она всегда хочет кофе. Вот,
знаете, среди ночи разбуди ее и спроси, хочешь кофе, и она как подско-очит, как
побежи-ит!..
– Замолчи, – сказала Лёка ледяным тоном. – Замолчи сейчас
же.
– Сейчас будет кофе, – пообещала первая девушка. – А джинсы
вам какие? Посветлее, потемнее? Поплотнее, потоньше?
Лёке хотелось сказать, что никаких не надо, но продавщицы
так сочувственно на нее смотрели, так хотели помочь, что она вздохнула и
покорилась:
– Я люблю... светлые. Голубые. Можно рваные.
– Рваные нельзя, – вмешался Платон Легран. – Рваные надо
сначала зашить, а потом носить!
– Ты думаешь, это смешно?!
Девушки куда-то скрылись, а он подошел и сел перед ее
сундуком на корточки.
– Больно тебе, да?
– Нет, – огрызнулась Лёка. – Мне жалко чулки и ботинки.
Он вдруг приподнял ее юбку, она подалась от него назад и
посмотрела остановившимся взглядом, а он подул на ее холодные оцарапанные
коленки, сначала на одну, потом на другую.
Дыхание было теплым.
От его дыхания стало жарко почему-то не коленкам, а спине, и
еще затылку.
– Что ты делаешь? – шепотом спросила Лёка.
– У кошки заболи, – скороговоркой выпалил он. – У собаки
заболи. У Лёки подживи.
И опять подул. А потом посмотрел ей в лицо.
Непонятно, что сделалось в этот момент.
Вроде бы молния не сверкнула. Вроде бы гром не грянул.
Нет, не грянул.
Платон наклонился и поцеловал сначала одну ее коленку, потом
другую. А потом снова ту, и снова другую.
Лёка закрыла глаза.
Стало жарко везде, и кожу стало покалывать, как будто Лёка
долго сидела слишком близко к огню.
К огню?.. Нет никакого огня. Есть зеркальное озерцо, посреди
которого кружится на одной ноге танцовщица в голубой юбочке, рядом навытяжку
стоит оловянный солдатик, а на заднем плане картонный замок с одними лишь
окнами.
Двери забыли пририсовать.
Где-то что-то громко стукнуло, и Лёка мигом открыла глаза.
Платон и не подумал подниматься. Он только оторвался от ее коленок.
– Вот и кофе, – весело сказала материализовавшаяся из
сумрака магазина девушка. – И джинсы мы нашли! Вы попейте, а потом померяем.
Лёка моргнула.
Кофе был в огромной глиняной кружке, и пахло от него хорошо,
настоящим кофе, без дураков. Девушку сунула кружку ей в руку, и Лёка бы не
удержала, пролила, если бы Платон не перехватил. Он перехватил, отхлебнул, с
удовольствием промычал что-то, и сунул кружку ей ко рту.
Она тоже робко глотнула.
Непонятно, как это все вышло, но в глотке кофе тоже было
что-то невыносимо эротическое, чувственное, интимное. Она как будто
приворотного зелья хлебнула!..
В зелье было много сахара и, кажется, еще чего-то.
– Корица, – пояснила девушка, когда Лёка на нее
вопросительно посмотрела. – Для аромата. А примерочная здесь.
Платон как-то очень естественно расстегнул на ней ботинки и
стащил один за одним. Теперь Лёка сидела на сундуке еще и без ботинок.
Ну, это уж совсем неприлично!
Сунув Платону кружку, она поднялась и пошла в примерочную, а
следом девушка втащила стопку джинсов.
– Давайте я заберу вашу шубу. Вам будет удобней.
Лёка, как под наркозом, отдала ей шубейку.
Плотные шторы сомкнулись, и очень медленно Лёка расстегнула
юбку, которая разлилась вокруг ее ног озерцом черного шелка, и один за другим
стащила чулки.
Ничего не случилось. Ничего не произошло. Он был твоим
любовником. Он знает тебя как облупленную. Он сто раз видел твои коленки,
локти, зрачки, груди!..
Лёка быстро села на табуреточку, прямо на кипу джинсов, и
тут сверху над ней нависла физиономия Платона Леграна.
– Ну что? Ни в одни не влезаешь?
– Уйди, пожалуйста!
– Может, другой размер попросить?
– Закрой штору немедленно!
Он вдруг протянул длинную ручищу, взял Лёку за подбородок и
заставил смотреть себе в лицо.
– Я и забыл, какая ты, – сказал он негромко.
– Какая я? – как завороженная повторила Лёка.
– Красивая. Гладкая. Длинная.
Да. Это правда.
До превращения в картонную танцовщицу, Лёка все время
чувствовала себя... живой. Женщиной из плоти и крови. Из желаний и фантазий. Из
невозможных мечтаний, которые оказывались возможными, как только она шептала
ему о них на ушко.
У них даже игра была такая. На светском мероприятии, где
было невыносимо скучно, невкусно, глупо и незачем, она вдруг говорила ему, что
именно сделает с ним, как только они доберутся до дома.
Или он рассказывал, как именно планирует провести субботнее
утро. И им становилось наплевать на мероприятие, и думали они об одном и том
же, и самым главным становилось... перетерпеть оставшиеся два часа до того, как
за ними закроется дверь их квартиры.
И он никогда не боялся. Ни себя, ни ее.
Лёке казалось, что он воспринимает секс как еду или воду.
Сколько-то можно протянуть... без, а потом все, помрешь.
Получив ее, он становился счастливым и гордым победителем,
даже если он получал ее каждый день или через день, все равно – победа,
гордость обладания!..
Картонная танцовщица со своим оловянным солдатиком ничего
такого никогда не делали, и поначалу казалось – это к лучшему. В конце концов,
любая зависимость опасна, а она начала впадать в зависимость, да еще как
начала!
Оловянный солдатик рано вставал «по делам» – ему надо было
навестить дочь, мать или бывшую супругу. Или съездить в магазин. Или отогнать
машину на сервис. Или прочистить трубу в ванной. Шататься голым по замку ему
даже в голову не приходило, как можно?! На людях они никогда не целовались –
что за цирковые номера?! Полетом фантазии тоже не страдали – в этом есть нечто
извращенное, а мы нормальные, нормальные!
