Потом нам повезло. На пути оказалась река – широкая, должно быть, глубокая, и мост не подорван. Не успели, видимо, японцы. Пока проходили танки, нас, пехоту, держали на берегу, а лес там густой. Улучили мы момент, отошли якобы оправиться, шмыгнули к воде. Положили в узел и монету, и слиток, завязали крепко, Никодимыч размахнулся что есть мочи – и закинул его подальше. Только булькнуло. А уж нашел потом кто-то это чертово золото или нет – откуда мне знать? Лучше б не находил.
А с нами троими, в общем, все обошлось. Только Никодимыча малость поцарапало осколком, да я однажды, в уличном бою, несясь со всех ног, ляжкой стукнулся об угол дома так, что синячище получился с блюдце и долго не сходил. Дом был кирпичный, добротный. А так – ничего, все живы остались.
Это было…
Воровать – нехорошо
Для того, кто прошел войну с немцами, японская представилась какой-то… несерьезной, что ли. Нет, конечно, люди гибли, но по размаху никак нельзя было сравнивать. Когда воевали с немцами, у них за спиной была Германия, откуда могучим потоком шла техника, пополнения, все прочее. Они к тому же, назовем вещи своими именами, с определенного момента Родину защищали изо всех сил…
С японцами обстояло совершенно иначе. Во-первых, их Квантунская армия регулярно получать вооружение и подкрепление никак не могла. Что было на тот момент, с тем и воевали. Во-вторых, что очень важно, они находились не у себя дома, за морем, на враждебной, по сути, территории, с глубоко враждебным населением. Китайцы их ненавидели, пользовались всякой возможностью, чтобы напакостить.
И наконец, у нас была силища. У них большая часть солдат и офицеров боевого опыта не имели вообще – ну, кое-кто побывал на Хасане, на Халхин-Голе, воевал с китайскими партизанами. Только против нас такой опыт не годился, туда вошли в основном части с богатым опытом, и наше превосходство ощущалось буквально во всем. Танки у них были гораздо хуже наших. Авиация добротная, в общем, но превосходство в воздухе за нами. Дрались они хорошо, яростно дрались – но солдатская отвага никогда не заменит превосходства в технике и боевого опыта. Бои были, а крупного сражения ни единого. Их главные силы мы расколошматили дней за двенадцать, дальше уже случалась мелочовка…
Но я не о войне. Я про двух прохвостов…
Очень важное дело – настрой солдат. Но настрой был этакий своеобразный. Нет, никакой беспечности или шапкозакидательства, но это была другая война. Мы ломили, у нас было несомненное превосходство, они оборонялись, отступали без крупных контратак. В каком-то смысле мы их гнали. А такая война создает у солдата соответственный настрой. Чуточку он разбалтывается, можно смело употреблять такое определение. Чуток расслабляется. И все отрицательные качества, имеющиеся у человека, лезут наружу почище, чем в той же Германии.
Была у меня в роте, во втором взводе, этакая паршивая овца. Федя из Мелитополя, чтоб его. Отсидел он перед войной за какой-то пустяк, вроде бы за пьяное хулиганство – но любил, особенно перед молодыми, изображать из себя матерого бандюгу. Две наколки, по фене ботает, на некоторых действовало.
Воевал он, в общем, как все. В пехоте трудно в кустиках отсидеться, особенно если их нет. Да и свои же боевые товарищи не потерпят, чтобы кто-то хитрозадый отсиживался за кустом, пока они лоб под пули подставляют. Покритиковать могли очень даже жестоко. Была пара случаев, когда таких после боя находили с пулей в спине – и никаких концов…
Воевал, как все, имел награды. Вот только был превеликим мастером на всевозможные пакостные дела. Что греха таить, на войне случалось всякое: спиртное, барахлишко, немку прижали не так чтобы по доброму согласию… Но большинство этих радостей специально не искало: ну, уж если подвернулся случай…
А Федька случаев не искал. Он за этими «случаями» гонялся, как собака за кошкой. Малейшая передышка, малейшая возможность глотнуть водки, пошукать вещички, прижать бабу – будьте уверены, Федька на этот шанс кинется первым с превеликой охотой. С парой-тройкой нестойких элементов послабее духом, которые ему в рот смотрят и ходят перед ним на задних лапках.
Одним словом, для любого командира этакий орел – что чирей на заднице. Вот только за все время ущучить его никак не удавалось. Ловок был, стервец, надо отдать ему должное. Ухитрялся всегда без мыла выскользнуть. И я, и комвзвода его с превеликой радостью и облегчением закатали бы в штрафную роту – но всякий раз выворачивался. Оставалось – ну, скажем правду – ждать, когда его пристукнет или хотя бы серьезно ранит, авось после госпиталя попадет в другую часть. Скотина такая…
В японскую войну за ним поначалу не числилось грехов – но не оттого, что он волшебным образом исправился, а исключительно от того, что никак не подворачивалось случая проявить себя с плохой стороны. Шли мы быстро, по местам малонаселенным; если и попадется деревня, то такая бедная, что там даже Федьке нечем поживиться толком. Правда, он и там, по достоверным данным, ухитрялся раздобыть спиртное, а однажды втроем огуляли китаянку точно, но доказательств не было, а жаловаться она не стала, видимо, по причине забитости и незнания русского языка.
И однажды вошли мы в город. Чисто китайский, без эмигрантов. Не особенно большой городок, вроде нашего райцентра, но все же город, и домов много добротных, получше крестьянских, и народец зажиточнее, и магазины большие, и склады… Для таких, как Федька, прекрасная возможность втихомолку побезобразить. Я его, гада, к тому времени знал, как облупленного. Оживился, глаза блестят, весь как охотничья собака, когда она почуяла дичь… Комвзвода мне сказал с нехорошей мечтательностью:
– Если подловлю на чем-нибудь – загоню наконец в штрафную. Beдь никак не удержится, стервец…
У меня те же самые мысли. Только мне, как командиру роты, некогда следить за отдельно взятым стервецом, у меня и без того дел по горло. А в том, что не удержится, я не сомневался – ну, невозможно же всю роту загнать куда-нибудь в амбар и держать безвылазно. Некоторая свобода наличествует, есть возможность пошнырять там и сям…
Точно. Не удержался. Но получилось вовсе уж интересно, такое в жизни бывает…
Вошли мы туда ближе к вечеру, и все произошло на следующий день. Где-то ближе к обеду стою я во дворе, смотрю, как выгружают из «студера» патронные цинки – как раз нужно было пополнить боезапас у пулеметчиков, – и тут подходит ко мне китаец. Довольно пожилой, в халате, вида вроде бы простоватого, но, я сразу отметил, руки у него чересчур холеные. Никак не похоже, чтобы он этими руками зарабатывал себе на кусок хлеба. Никаких трудовых мозолей, ногти длинные, красным лаком покрыты. Не крестьянин и не пролетарий, словом. Но меня его социальное происхождение как-то не касается, у нас приказ – вести себя с мирным населением самым вежливым образом. Касаемо классовой борьбы и всего такого прочего – пусть китайцы разбираются сами, наша задача – бить японцев, не встревая в местные дела…
Обращается он ко мне на довольно приличном русском языке. Конечно, как все они, вместо «р» произносит «л», но я уж не буду стараться передавать его речь в точности. Передаю смысл.
