– Откуда Никас мог взяться в номере? – продолжала Хелен,
которая знать не знала о странных мыслях Владика. – Ну вы подумайте сами! Мимо
меня он не проходил, в номере его не было, ресторана на седьмом этаже нет, там
только номера, и больше ничего. Так откуда?..
– Лен, – неожиданно для себя назвав ее человеческим именем,
а не собачьей кличкой и не по отчеству, спросил Владик, – а какая нам теперь
уже разница, откуда он взялся?! Ну пришел, вы его просмотрели, он поднялся в
номер, когда вы на лифте спускались в холл, и лег…
Тут что-то зацепило его сознание, и он замолчал на полном
ходу.
А ведь и вправду странно!.. Если Никас пришел с улицы,
значит, на вешалке должна быть куртка. И ботинки! Первым делом Никас снимал
ботинки, где бы он ни находился, даже в машине или в самолете! Он говорил, что
терпеть не может зиму и осень именно из-за ботинок! Он говорил, что они сыреют
и ноги от них гниют, что ботинки – плебейское, варварское изобретение и древние
патриции носили только сандалии, в которых ноги дышат и сами летят, и еще
какую-то ерунду в этом же роде!..
Но никаких ботинок в коридоре не было. И куртки на вешалке –
тоже. Если Никас выходил на улицу и вернулся, значит, он лег спать в ботинках и
куртке.
Это невозможно. Значит, на улицу он не выходил.
Но если на улицу он не выходил, ботинки и куртка должны были
остаться в коридоре.
А их там не было.
– Елкин корень, – сказал Владик Щербатов, и Хелен на него
посмотрела, – а где ж его одежда и обувь? Ну, верхняя одежда! В гардеробной
ничего не было, только чемоданы. Все плечики пустые. Под вешалкой тоже ничего.
– Мы не разбирали чемоданы, – зачастила Хелен. – Он сказал,
что устал и чтоб я попозже прислала горничную, а сама не приходила, он не
любит, когда я разбираю его вещи!
– Да, – задумчиво заключил Владик. – С вещами непонятно.
Они медленно шли по темному скверу, стараясь попадать шаг в
шаг. Хелен для этого шагала широко, а Владик, наоборот, сдержанно. И еще она
держала его под руку – вот уж чудо из чудес, сказал бы ему кто утром, что
вечером директрису уволят и он будет прогуливать ее в скверике возле Медного
всадника, да еще держать под руку!
– А он мог ездить на встречу со спонсором?
– С Вадимом Григорьевичем? Без машины, без водителя и без
охраны?
– А может, Вадим Григорьевич прислал водителя, машину и
охрану!
– Я бы знала, – сказала Хелен, подумав. – Никас бы мне
сказал. Он всегда страшно гордится, когда его приглашает спонсор. Вы не
понимаете, Владик, как это важно!
– Нет, – буркнул Владик. – Не понимаю.
– Деньги, – Хелен пожала плечами. – Что ж тут непонятного?
Все было непонятно, и Владик решил, что утром непременно
позвонит всесильному Вадиму Григорьевичу и доложит, что певец Никас на какое-то
время пропал из своего номера, а потом внезапно там появился. Может, про куртку
и ботинки рассказывать и не стоит, а про внезапное исчезновение и появление,
пожалуй, нужно рассказать.
В конце концов, это прямая обязанность Владика Щербатова –
охранять Никаса от неприятностей и извещать Вадима Григорьевича, если таковые
случаются. А с работы он пока еще не уволился окончательно, следовательно,
обязанности свои будет выполнять.
И Вадим решил утешить Хелен:
– Не волнуйтесь вы так. Этот ваш… Никас проснется завтра
утром, поймет, что жить без вас не может, вызовет к себе, и вы получите свою
работу обратно.
– Вы не понимаете. Он меня терпеть не может. Он только и
искал повод, чтоб меня уволить, и все не получалось. Я ведь… очень старалась,
чтобы ему было хорошо! Меня же вся группа ненавидит, потому что я все делаю
так, как он мне скажет! Он орет, и я ору. Он хамит, и я хамлю. Он всех кроет
матом, и я крою.
– За мат у нас штраф, – напомнил Владик Щербатов. – Десять
баксов.
– Я вам должна. Утром недодала.
– Я помню.
– А вы тоже меня ненавидите, Владислав?
– Всей душой, – признался Владик легко. – Мы пришли, слава
богу.
– Да, – согласилась Хелен ледяным тоном. – Мы пришли.
Спасибо вам большое, Владислав, вы меня очень поддержали. Надеюсь, вы не
станете болтать лишнего.
Бац! Как будто захлопнулись створки ворот, упала тяжелая
перекладина и он остался с этой стороны, а она оказалась на той, огороженной
частоколом, крепостными стенами, котлами с кипящей смолой и катапультами,
мечущими огненные ядра!
Да и ради бога! А нам-то что? Наше дело маленькое, мы люди
не гордые, с нами поговорили по-человечески, и на том спасибо, а дальше можно
опять по-собачьи брехать, мы переживем.
Оказавшись в своем номере, Владик неожиданно осознал, что
зол как собака, и пива ему не хочется, и по телевизору показывают какую-то
муру, и невозможно заставить себя лечь спать – от злости.
Послонявшись из ванной в комнату, подергав так и эдак
занавески – созерцание внутреннего дворика гостиницы ничего не добавило к его
нынешнему мироощущению, – Владик решил спуститься в бар. Там, по крайней мере,
люди!..
Он вышел в холл, оглянулся на высокие двустворчатые двери с
табличкой «Рахманинов» – место, где начинаются неприятности! – и не стал
дожидаться лифта. Ему казалось, что из-за двустворчатых дверей кто-то за ним
подсматривает.
Он побежал по мраморной, застланной коврами лестнице, и в
этот момент дверь дрогнула и приоткрылась.
Человек выглянул в холл, убедился, что поблизости никого
нет, и стал неторопливо спускаться следом за Щербатовым.
Брюки, постиранные Катей в машине и высушенные в сушке, сели
так, что Глеб был уверен: натянуть их на задницу просто не удастся. Он кряхтел,
сопел, втягивал живот, а они все никак не лезли. Беседовать с Катиным мужем без
штанов, в полотенце, тоже не годилось, и Глеб, тихо и жалобно матерясь себе под
нос, в конце концов натянул их и даже «молнию» застегнул, но пуговку
застегивать не стал. Шут с ней, с пуговкой, он не на прием собирается, в
самом-то деле!
И вообще – надо худеть. Разжирел. Странно, что он Катю не
раздавил своей стокилограммовой тушей!
От воспоминаний о Кате и о том, как он ее чуть не раздавил,
его бросило в жар, и щеки загорелись, и даже немножко вспотела спина.
Они еще поговорят обо всем на свете, только нужно быстренько
разобраться со странными делами, творящимися в Катиной жизни.
Слишком долго он не занимался ее делами, вот все и
запуталось!
Натягивая брюки, в дверной щели Глеб все время видел ее
мужа, которого сам усадил в кресло и велел сидеть тихо. Муж так и сидел, и вид
у него был сильно перепуганный.
