– Ты плачешь?!
– Ты что, с ума сошел?
– А почему ты трясешься?..
– Потому что я тебя люблю, – сказала она дрожащим голосом. –
Я так ужасно тебя люблю, что ничего не могу с этим поделать.
– Мы только что поделали все, что нужно. Мы только что
поделали все, что делают люди, когда не знают, что делать от любви.
– Глеб, ты говоришь ерунду.
– Нет, не ерунду.
– Ерунду.
Он поцеловал ее куда-то, куда смог дотянуться.
– Как много лет я ждал, – пожаловался он. – Непонятно, зачем
я ждал так долго.
– Ты думал, что ты Пенелопа. Ты стоял на берегу и ждал
Одиссея, а он все никак не появлялся. Рейс Петербург – Белоярск задерживался по
техническим причинам.
– Я не Пенелопа.
Рассеянным взрослым движением она погладила его по голове.
– А почему у тебя нет волос?
– Потому что я лысый, ты не поверишь.
– Ничего ты не лысый. Ты бритый. Я тебя глажу, и чувствую на
твоей голове щетину.
– Кать, – сказал Глеб Звоницкий, – ты сейчас о чем меня
спрашиваешь? Ты хочешь, чтобы я отрастил косы? Или сделал пересадку волос? Тебе
не нравятся лысые мужчины?
– Нет, что ты! – ответила она совершенно серьезно. – То есть
я не знаю, какие мужчины мне нравятся. Может быть, мне нравятся мужчины с
шевелюрой, но к тебе это не имеет никакого отношения. Я тебя люблю.
И они еще немного полежали, привыкая друг к другу, обживая
собственную вселенную, одну на двоих.
Глеб уже начал засыпать, потому что в этой вселенной было
очень уютно, мирно и на редкость славно все устроено, когда какой-то
посторонний звук отрезвил его.
– Что это?
– М-м?
– Ты слышишь?
Звук повторился, гораздо отчетливей. Глеб, насторожившийся,
как пес, моментально понял, что это за звук.
– Глеб, мне так неудобно!..
– Чш-ш-ш, – он положил пальцы ей на губы, полежал еще
секунду и бесшумно поднялся с дивана.
Ничего не было видно. На ощупь он вытащил из-под Кати
полотенце, в которое давеча был завернут, и снова намотал его на себя. Она тоже
поднялась, он видел ее неясный силуэт на фоне диванных подушек.
Теперь, когда он понимал ее, как себя самого, он знал
совершенно точно – она испугана. Она испугана и очень хочет, чтобы он ее
успокоил.
Разговаривать было нельзя.
Где-то очень далеко, как будто в подвале, осторожно
захлопнулась дверь. Раздался шорох, потом какой-то приглушенный шум, словно
вошедший искал что-то и не находил.
Катя пошевелила губами, и Глеб быстрым движением погладил ее
по голове.
Чертово полотенце мешало ему, и рука опять наливалась болью,
и ребра стали некстати цепляться друг за друга, но Глеб был уверен, что знает,
кто именно пришел и шарит в темноте.
И этот, пришедший, был ему не страшен.
– Сиди тихо, – сказал он Кате в самое ухо. – Не выходи.
Поняла?
Она кивнула.
Очень осторожно, припоминая, где именно стол, где шкаф, а
где дверь в коридор, он стал продвигаться на шум. Какая-то ваза блеснула ему в глаза
отраженным лунным светом, и он неслышно прихватил эту вазу.
Просто на всякий случай.
Жаль, что он не знает, где зажигается свет!..
Пришелец тоже почему-то ковырялся в темноте, хотя, без
сомнения, он должен знать, где выключатель. Но он шарил в потемках, Глеб слышал
его бормотание, все ближе и ближе.
Он слышал бормотание, и глаза, привыкшие к темноте, видели
силуэт, согнувшийся в три погибели, словно тот пытался нащупать что-то на полу,
а Глеб был уже в двух шагах, и ему оставалось сделать последнее движение, как
вдруг с потолка ударил свет, полоснул по глазам, и Глеб непроизвольно
зажмурился:
– Твою мать!..
Раздался ужасающий грохот, потом визг, полуослепший Глеб
кинулся вперед почти на ощупь, и что-то мягкое и податливое забилось у него в
руках.
Было холодно, и в синем синтетическом свете фонарей летел
мелкий снег, колол лицо, и ноги давно замерзли, и руки превратились в ледышки,
а они все ходили и ходили вокруг бессмертного памятника, так что император,
указывающий рукой за Неву, оказывался то слева, то справа.
Хелен поначалу ревела, Владик бестолково ее утешал, а потом
бросил.
Ну уволил ее Никас, ну и пес с ним! Конечно, все это
неприятно, но не смертельно ведь!..
Что-то в этом духе Владик и повторял Хелен, а она только
мотала головой и наддавала все громче.
А потом вдруг она перестала рыдать, посмотрела на Владика
красными кроличьими глазами и шмыгнула носом.
– Что? – спросил Владик. – Что вы придумали, Елена Николавна?
– Позвольте, – тут она остановилась так, что великий
император остался у них по правую руку, за спиной Исаакиевский собор, а впереди
темная, мрачная вздыбленная река, – а как он там оказался?
– Петр Первый?
– Да какой Петр Первый! Как Никас оказался в номере? Его же
не было, не было, я точно знаю!..
– Вы его просто не заметили, Елена Николавна!
– Владик, я еще не сошла с ума.
– Это не факт, – быстро сказал Владик. – То есть вы на меня
того… не обижайтесь, конечно, но от такой работы, как у нас с вами, всякий
спятит!
– Владислав, я говорю вам совершенно точно! Когда я заходила
вечером, до нашего визита, в номере никого не было! Я обшарила каждый угол,
даже в ванные заглянула. Во все. Вы что, не верите мне?
– Верю. – Владик, которому все это дело надоело до смерти,
согласился бы с чем угодно, только бы вернуться в гостиницу, принять душ, пива
выпить, что ли!.. Сериал про благородных и бедных ментов и богатых и ужасных
преступников давно закончился, но пива-то еще можно успеть выпить! – Я вам верю,
Елена Николавна, но такой уж у нас с вами сегодня день. Вас уволили, и я тоже
уволился. Ну, по крайней мере, я сказал, что работать больше не буду.
Хелен остановилась как вкопанная. Император теперь был у них
за спиной, а Нева слева.
Владик все время отслеживал Неву и императора, будто только
это и было важно.
– Как?! Кому вы об этом сказали?! Ему?! Никасу?!
– Нет. Я сказал тому, кто меня нанимал. – Владик прищурился
на летящий снег. – А меня нанимал никакой не Никас. Да вы же знаете, Елена
Николавна!
