– Потому что я без тебя – не я. Потому что я не хочу ничего
другого. И никого другого. И никогда не хотел.
– Ты все это сейчас придумал.
– Я ничего не придумал!
Она все возилась с его рукой, то гладила, то целовала, то
дышала на пальцы, и от руки – к голове, к глазам – подступали жар и боль, и
Глеб знал совершенно точно, что вот-вот, через несколько секунд, не останется
ничего, кроме жара и боли.
Просто он ждал этого слишком долго.
– Катя?
Она посмотрела на него, перестав возиться с рукой.
Он не знал, как спросить. Он никогда не спрашивал ничего
такого.
И в эту секунду, когда он посмотрел ей в лицо, силясь
сказать самое важное, вдруг что-то случилось.
Галактики встали на дыбы.
Миры закачались.
Вселенные осыпались миллионами искр.
Это длилось одно мгновение. В следующее все стало
по-другому.
Никаких разных галактик и вселенных.
Один мир на двоих, огромный и прекрасный.
В этом мире они были вдвоем и понимали друг друга так, как –
конечно, конечно же! – никто и никогда друг друга не понимал.
Все сошлось, все определилось и стало на свои места. В этом
общем мире они разговаривали о жизни, сидя под кустом сирени. В этом мире
Енисей нес свои воды к Северному полюсу, и для них это было почему-то важно. В
этом мире катился крохотный, почти игрушечный велосипед, а на нем ехала
кудрявая девчонка. В этом мире пахло пирогами, чистотой и кофе из термоса. В
этом мире был взгорок, а на нем березка, а дальше лес, лес до самого горизонта.
В этом мире все принадлежало им, и они принадлежали друг
другу, а впереди лежала целая жизнь, которая, по слухам, одна!..
И так было всегда, зря Катя упрекала его в том, что он
только что все это придумал!..
– Катя?..
Она кивнула, очень серьезно.
Все было понятно – и о чем он спрашивает, и что она
отвечает.
Кто сказал, что мужчины и женщины произошли из разных миров,
галактик и вселенных?! Какая чепуха!
Может, конечно, и произошли, но, оказывается, Бог оставил им
шанс заиметь собственную вселенную – вот же она! Должно быть, везет немногим,
но тем, кому везет, достается все.
Все, что только можно себе представить. И даже немного
больше.
С серьезной торжественностью, на миг рассмешившей его, Катя
обняла Глеба за шею и уткнулась носом в плечо. Нос был холодным, а плечо
горячим.
Ну вот, получай меня.
Если это то, чего ты хотел на самом деле. Ведь ты хотел,
да?..
Она отстранилась и посмотрела ему в лицо. И их общие миры,
галактики и вселенные стали медленно, но верно втягиваться во вновь возникшую черную
дыру, которая шустро и деловито заглатывала пространство и время.
Почему-то Глеб был уверен, что Катя слабенькая и вообще
бедняжка и с ней все будет долго и трудно – он станет настаивать, а она будет
сопротивляться.
Ну, как в романе. Она – нежное создание. Он – грубое
животное. В романах так часто бывает.
Еще он представлял себе – тысячу раз! – как прижимает ее к
себе, только не просто так, по-дружески, что сродни похлопыванию по плечу, а
как следует, по-мужски, чтобы ей сразу все стало понятно и ясно. Он прижимает,
и она пугливо дает себя прижать, и очень близко от себя он видит ее глаза,
ожидающие, вопросительные и будто замирающие.
А еще он представлял себе поцелуй – не первый, а
продолжающий начатое, когда можно уже немного больше, чем в первый раз.
Немного больше, немного жарче, немного глубже.
Однажды они все-таки поцеловались, давным-давно, в прошлой
жизни. Глеб провожал ее из Белоярска в Питер и за линией паспортного контроля
поцеловал. Наверное, это не считается, потому что губ они так и не разжали –
вот такие правильные друзья, и поцелуи у них правильные! – но все же он
почувствовал ее вкус, на одно мгновение, и прижал ее к себе чуть крепче, чем
следовало, исходя из их необыкновенно правильной дружбы, и отстранился в ту же
секунду, когда понял, что вот сейчас она обо всем догадается и тогда наступит
бедствие, гроза, несчастье и катастрофа!..
Она не догадалась. Куда там!..
Она постояла, пока он обнимал ее, – кажется, она тоже его
обнимала, совершенно равнодушно, – и, как только отпустил, шагнула в сторону,
несколько раз покивала, прощаясь, и ушла за турникет.
Ну, конечно, это не считается!..
Странное дело, он много раз представлял себе, как все это
будет, а сейчас, на самом пороге, вдруг оказалось, что… нужно решиться.
А он не мог.
Несмотря на вполне подходящий диван, на котором они
оказались без всякого «дальнего прицела», а все из тех же дружеских чувств,
будь они трижды неладны. Несмотря на две вселенные, объединившиеся в одну.
Несмотря на то, что сказано было немало и из сказанного следовало, что все
хорошо, что они наконец дождались, Рубикон перейден, мосты сожжены, все решения
приняты!..
Может, как раз все дело в том, что… «наконец»?!
Глеб Звоницкий никогда не почитал себя тонкой натурой,
напротив, точно знал, что человек он прямой, решительный и неромантичный.
Решительный и неромантичный Глеб Звоницкий понимал, что
пауза слишком затянулась и нужно срочно что-то делать, чтобы не упустить
мгновение, и еще он понимал, что Катя ждет изо всех сил, и силы у нее вот-вот
кончатся, и когда кончатся, она просто встанет и уйдет, и хорош он будет тогда
со всеми своими историями о жизни и любви!..
Никогда он не думал, что это будет так трудно – решиться!
Тут Катя Мухина вдруг взяла его за уши – от неожиданности он
дернул головой, – притянула к себе и поцеловала.
Она целовала его долго и со вкусом, а он, орел-мужчина,
многоопытный и решительный, ничего не делал, только отвечал!..
Катя охватила его голову, так, чтобы было удобнее
целоваться, пошевелилась, прижимаясь к нему, а он был так изумлен, что в
какую-то секунду, когда она вдруг ослабила хватку, чтобы перевести дыхание,
отстранился и посмотрел ей в лицо.
– Что? – спросила она нетерпеливо. Щеки у нее горели, и
глаза блестели голодным блеском.
Она слабенькая и вообще бедняжка, а он – грубое животное. Он
должен как бы настаивать, а она как бы сопротивляться.
Все выходило наоборот. Не то чтобы он сопротивлялся, но
настаивала совершенно точно она!..
