Тут Катя Мухина решительно встала с дивана – полотенце, в
которое Глеб был завернут, потащилось за ней, съехало с него, и он схватился за
полотенце в испуге, – и попросила светским тоном:
– Глаза закрой, я сейчас свет зажгу.
– Катя, вернись сейчас же.
– Я кофе сварю. И тебе на самом деле нужно ехать, ты же не
можешь…
– Катя, черт побери!..
Он резко потянул полотенце, на край которого она наступила,
Катя не удержалась и брякнулась попой на диван, прямо ему на руку, которая
болела тяжкой, тупой, не отпускающей болью.
– Ой, прости, тебе больно, да? Зачем ты меня дернул?! Ты
меня дернул, вот я и…
– Прекрати скулить, – велел Глеб Звоницкий. – Что за манера,
ты постоянно скулишь!
– Я не скулю, – растерянно возразила она.
Пыхтя и не слушая, он перегнулся через нее, неуверенно
пытавшуюся слезть с его руки, – лучше б она не пыталась, ей-богу, ибо ерзанье
это могло привести к необратимым последствиям, а им еще нужно поговорить! – и
решительно зажег торшер у дивана.
Свет брызнул в разные стороны, попал в глаза, которые
пришлось на секунду зажмурить, и черная дыра, завертевшись, вдруг пропала в его
победительном сиянии.
Когда глаза открылись, оказалось, что Катя глубоко несчастна
и щеки у нее горят пунцовым нездоровым румянцем.
– Ну вот что, – сказал Глеб, рассматривая ее щеки. – Хватит
выдумывать всякие глупости! Я ничего не понимаю в таких разговорах! Сейчас же
говори, из-за чего весь сыр-бор.
– Нет никакого сыра, – упрямо сказала она. – И бора тоже!
– Катя! Есть! Я рассказывал тебе жизнь, и мы вроде дошли до
моей бывшей супруги, и тут что-то случилось. Я хочу знать, что именно! Быстро
объясни мне. Прямо сейчас.
«Супруга» Катю рассмешила. Впрочем, кажется, он и старался
ее рассмешить, потому что слово это выговорил как-то особенно, трубочкой сложив
губы.
– Я слушаю.
Катя вздохнула и покорилась.
– Ты сказал, что наша семья испортила тебе жизнь и ты все
потерял. Ну, собственную семью, работу и так далее. И еще ты сказал, что хотел
быть счастливым именно со своей женой и не смог, просто потому что плохо
старался. – Тут Катя моментально расстроилась. Высказанная вслух, эта мысль
стала уж совсем определенной и понятной. – Вот я и сказала тебе, чтобы ты не
огорчался. Все можно поправить. Вернуться и заново начать… стараться! И у тебя
все получится. Это называется – работа над ошибками.
– Постой, – перебил ее Глеб, который только теперь
сообразил. – Ты провожаешь меня к бывшей жене?! Ты меня приревновала, что ли?!
…Нет, совершенно точно – женщины и мужчины произошли из
разных галактик. Им категорически запрещено быть вместе! Им категорически
противопоказаны всякие контакты друг с другом, ибо непонимание таково, что
перешагнуть его невозможно. Перешагнуть и оказаться на другой стороне, то есть
в другой галактике, нельзя. Всяк, оказавшийся на другой стороне, немедленно
начинает дышать другим воздухом, думать другими мыслями, ощущать себя
по-другому.
Что это, если не потеря себя?!.
– Катя?
– Что – Катя, Катя!.. – сказала она с досадой. – Ты только
что все мне сказал. Ты хочешь, чтоб все стало как было. До меня. То есть до
нас, до мамы с папой и до нашей семьи!.. Ты сказал, что у тебя тогда ничего не
получилось, ну я тебе говорю, что сейчас точно получится, потому что это такой
закон.
– Какой закон? – как зачарованный, спросил Глеб.
– Когда человек осознает свои ошибки, у него все получается.
Это называется – покаяться. Ты покаялся, и теперь у тебя все получится. В
смысле наладить свою жизнь.
Глеб не верил своим ушам.
– Какую жизнь, а?
– Со своей женой, – сердито сказала она. – Пусти меня!.. У
тебя теперь все будет хорошо. Ты к ней вернешься, и все наладится.
– Катя, – начал Глеб медленно. – Мы развелись сто лет назад.
Я не хочу возвращаться! Если бы я не хотел разводиться, я бы и не развелся! Это
же… ахинея какая-то – ревновать к тому, что было сто лет назад!
Они посмотрели друг на друга.
– Это маразм, – сказал Глеб беспомощно. – О чем мы сейчас
говорим?!
– О любви, – буркнула Катя и покраснела, потому что о любви
как раз не было сказано ни слова.
– Я расскажу тебе о любви, – вдруг выговорил он, и ноздри
его раздулись угрожающе. Катя смотрела ему в лицо. Вид у него был неважный. –
Хочешь?.. Я ждал только одного – когда ты, черт возьми, приедешь из своего
Питера на каникулы! Я знал, что ждать мне нечего, что Любовь Ивановна станет
караулить все наши разговоры, что мужики потом будут смеяться, но мне было все
равно! Понимаешь?! Мне было наплевать на все! Моя жизнь начиналась, только
когда садился рейс номер сто пятьдесят три Петербург – Белоярск!.. Я стоял в
зале ожидания и точно знал – сейчас, через двадцать минут, потом через десять,
потом через семь, потом через пять начнется моя жизнь. Я знал, что начнется она
не сразу! – Тут Глеб Звоницкий почему-то засмеялся. – Что поначалу мне придется
к тебе привыкать, я же отвыкал за полгода!.. Что я буду на тебя смотреть.
Может, ты изменилась, похорошела или подурнела, и мне было наплевать,
понимаешь, совершенно наплевать на это! Я просто должен был… узнать тебя в той
девушке, которая спускалась с трапа. Я всегда стоял так, чтобы видеть
пассажиров, которые выходили. Я видел тебя, как только ты показывалась из
самолета. Ты шла, а я обливался потом: я не знал, моя прилетела или не моя! Это
невозможно описать, это очень страшно, Катя, каждый раз ждать и гадать, какая
ты прилетела! Ты же… губернаторская дочь, черт возьми, а кто я!.. Я начинал
ждать тебя обратно в тот день, когда ты улетала, и так много лет. Я думал: вот
это расскажу ей, и вот это тоже, и вот это просто обязательно надо рассказать!
Я никому и ничего не рассказывал, я собирал все, что со мной происходило, и
откладывал… до тебя. Потом я забывал, конечно, и начинал копить снова, и так
каждый день! Ты прилетала, я вез тебя домой, и ты сидела рядом со мной, такая
своя и такая чужая, а потом ты постриглась и стала похожа на эту… из
французского кино… ну, волосы короткие и завитушки такие кудрявые!..
Он остановился передохнуть. Катя смотрела на него, как ему
показалось, с ужасом. Но ему было уже наплевать на ее ужас.
– Я вез тебя, мы болтали о чем-нибудь. О пустяках, потому
что я знал, что главные разговоры впереди, под сиренью. Помнишь сирень у вас на
даче?!
Катя кивнула, не сводя с него глаз.
– А поездки! Как я любил поехать с тобой куда-нибудь! Чем
дальше, тем лучше! Иногда тебя отпускали к бабушке, а это почти двести
километров! Двести километров мы были одни и могли делать все, что угодно! Я
знал, что делать ничего нельзя, никогда было нельзя, и я заранее говорил себе,
что ничего не будет! Понимаешь?! Мы еще только собирались, я еще только машину
мыл, сигареты покупал, бензин заливал и все время говорил себе – ничего не
будет!.. Успокойся ты, ничего нельзя, и никогда будет нельзя!..
