– Будет теперь история, – пробормотала Катя. – Она такая
болтушка, эта Люба.
– Наплевать, – сказал Глеб, утешая ее. – Она меня видит
первый и последний раз. Поговорит-поговорит, а потом забудет, неинтересно
станет. Без дополнительного притока информации.
– Ну да, – согласилась Катя. – Конечно.
Она и так была далеко, а тут ушла еще дальше.
Все правильно.
Никто никому ничего не должен.
Он придет в себя, дослушает до конца ее историю, даст ей
совет, как следует поступить в такой непростой ситуации, потом уедет и никогда
не вернется.
Третий раз – последний.
Она пропустила его в квартиру, заперла дверь на все замки!
– Ванная там. Я открою воду и принесу тебе халат. Он ничей.
Ниночка когда-то хотела подарить его Диме, но он от нее ушел. Она потом этот
халат видеть не могла и привезла мне. Он так и лежит нераспакованный. Так что
можешь его спокойно надеть.
– Катя.
– Полотенца я положу чистые. Ты свою одежду просто свали на
пол, мы потом разберемся, что можно спасти, а что нельзя.
– Катя, что случилось?
Она не могла ему сказать, что случилось. Ничего не
случилось. Случилось, что его нет, а она уже почти поверила в то, что он есть.
Как об этом сказать?!.
Она стремительно ушла от него в глубь квартиры. Глеб
проводил ее глазами. Вдалеке что-то грохнуло, потом полилась вода.
Глеб пожал плечами. Думать у него не получалось, и он не
знал хорошенько, о чем именно следует думать.
Он пошел на звук и дошел до ванной, которая по размерам,
должно быть, равнялась его белоярской квартире. Катя что-то делала возле огромной
ванны.
– Мне нужно позвонить, а телефона нету, – сказал Глеб,
морщась от сверкания. Пожар в голове разгорелся еще сильнее, как будто керосину
плеснули. – Дай мне телефон.
Она кивнула, обошла Глеба, и он опять двинулся следом за
ней. Как, черт возьми, можно жить в такой квартире, когда это не квартира, а
стадион?! Карту местности нужно выдавать при входе, чтобы не заблудиться!
На этот раз Катя оказалась в кухне, а может, и не в кухне,
но, по крайней мере, там был стол, стулья и какие-то шкафы темного дерева, и
вазы, и люстра, низвергающаяся с высоченного потолка, и еще плита была, а на
плите кофейник.
– Кофе хочется, – жалобно сказал Глеб, рассматривая
начищенный медный бок кофейника. – Свари мне кофе.
Она молчала, и он посмотрел на нее.
Она держала в руке мобильную трубку, и вид у Кати был дикий.
– Что?
– Это не мой телефон, – выговорила она быстро. – Это
Ниночкин.
Глеб подошел и взял у нее трубку.
– Где ты его взяла?
– Я не знаю! Глеб, я не помню! Наверное… наверное, я его
схватила, когда увидела, что Ниночка лежит… наверное, он с ней рядом лежал, и я
его схватила…
– «Наверное» лежал или точно лежал?
– Я не помню! – отчаянно закричала Катя Мухина. – Я не знаю!
Я сейчас стала искать свой телефон, а нашла этот!..
– А твой где?
Одним движением Катя вытряхнула на стол содержимое своей
сумки. Покатилась и упала на пол ручка. Записная книжка плюхнулась корешком
вверх и растопырилась, как жаба. Спичечный коробок отлетел в сторону. Пачка
леденцов прошуршала пластмассовым шуршанием. Духи. Сигареты. Плоский квадратный
пакетик дамского назначения.
– Вот он! – Катя выхватила из середины телефон. – Я по нему
звонила тебе все утро! Ниночкиного я не видела и не знаю, как он сюда попал!
Глеб вдруг начал соображать.
До этого почти не соображал, а тут вдруг начал.
– Во сколько тебе звонила Ниночка? Ночью, когда ты к ней
поехала! Во сколько это было?
– Глеб, я не помню. Я спала, она позвонила, и я к ней
поехала…
Глеб пролистал записную книжку Катиного телефона, потом
того, другого, и сказал:
– Так. Никакая Ниночка тебе не звонила.
Катя быстро опустилась на стул, словно у нее подкосились
ноги.
– Глеб Петрович, вы хотите сказать, что я сумасшедшая? Я не
сумасшедшая, правда!.. Я нормальная! И я точно помню, что она мне позвонила! И
позвала меня на помощь, но я опоздала!..
Если бы Катя Мухина была прежней Катей Мухиной, утренней,
так сказать, она бы непременно зарыдала. Она бы решила, пожалуй, что ее
сознание проделывает с ней ужасные вещи. Она бы решила, что у нее опять
начались видения и провалы в памяти.
Нынешняя, дневная Катя точно знала: Ниночка ей звонила. Она
ничего не придумывает. Никаких видений не было.
Глеб Звоницкий отошел от стола, пошарил на полке, нашел
чашку, налил себе из медного кофейника холодного кофе и глотнул.
Горький и крепкий, кофе стек по воспаленному горлу, и эта
горечь была приятной и ободряющей.
– Хорошо. Ты не помнишь, когда она позвонила. А когда вы
уехали с вашей вечеринки, ты помнишь?
– Конечно. В половине двенадцатого. Там еще бал был в
разгаре! А мы уехали, потому что Димка собирался к ней и она боялась, что он
приедет, а ее нет.
Глеб опять просмотрел записные книжки в обоих телефонах.
– Смотри. В памяти твоего мобильного ее последний вызов в
девять часов. Она тебе звонила в девять?
– Ну да. Она за мной заезжала.
– И больше вы по телефону не разговаривали?
– Глеб, мы разговаривали друг с другом без всякого телефона!
Мы весь вечер разговаривали!.. А потом она позвонила мне ночью.
– Вспомни, что именно она сказала.
Катя закрыла глаза. Это было очень страшно – вспоминать, что
именно сказала ей умирающая Ниночка!..
– Она сказала: «Помоги мне! Мне плохо! Я дома, и мне плохо».
– Катя перевела дух. – Вот и все. Нет, кажется, еще: «Приезжай быстрей».
– Так. В полдвенадцатого вы разъехались…
– Нет, она повезла меня домой. Она меня высадила и уехала к
себе, на Фонтанку.
– Ты поднялась к себе, легла спать, и тебя разбудил
телефонный звонок.
– Да.
– С чего ты взяла, что звонит именно Ниночка? У тебя
определился номер? Или ты узнала голос?
– Как с чего? – пробормотала Катя. – Просто я всегда знаю,
когда она звонит… Нет, подожди, что ты хочешь сказать?
