– Как тебя зовут? – спросил Глеб Звоницкий, и она изменилась
в лице так сильно, что он даже удивился.
Что он такого сказал?..
– Как?! Я Катя, Катя Мухина, ты работал у моего папы,
Анатолия Васильевича! Ты много лет у нас работал, а потом папу убили, и маму…
тоже, а сегодня еще и Ниночку убили! Я тебя искала, чтобы рассказать про
Ниночку! Это я ее нашла, понимаешь?! Я не стала звонить в милицию, потому что
убежала из ее парадного, и меня, наверное, уже объявили в розыск.
– Подожди, – морщась попросил Глеб. – Я ничего не соображаю.
– Ну, начинай уже соображать! Я Катя! Ты что, меня не
узнаешь?!
– Конечно, узнаю, – успокоил Глеб. – Просто у меня что-то с
головой. Как мы муравью крошки кидали, помню, а как тебя зовут – забыл.
Катя не помнила решительно никакого муравья, но что-то
отвратительное, связанное с муравьем, осталось в ее сознании.
– Нам нужно отсюда уезжать. Если нас здесь увидят, скорее
всего позвонят в милицию, а мне обязательно нужно с тобой поговорить. Про
Ниночку.
– Кто такая Ниночка?
– Моя подруга. Ее убили вчера ночью. Из-за меня, понимаешь?!
Я тебе говорила, что меня хотят убить.
– Я тебе не поверил.
– Знаю, – отмахнулась Катя. – Мне почти никто никогда не
верит. Я слабая и нервная. Давай, ты попробуешь встать, а я тебе помогу.
Глеб оценивающе посмотрел на нее.
Она сидела на коленях в пожухшей траве, джинсы были мокрые,
кое-где выпачканные землей, и нос тоже выпачкан, и волосы торчали в разные
стороны. Смотрела она все с тем же тревожным беспокойством, которое не
помещалось в глазах, вылезало наружу.
Когда-то у нее был «конский хвост» – модная прическа, –
ямочки на щеках, независимый нос и очки. Она всегда вытаскивала книжку из-под
своего сиденья, как только машина останавливалась, и принималась читать.
«Глаза испортишь», – говорил ей Звоницкий, а она дергала
худеньким плечом – отвяжись, мол!..
…Как она потащит?! Он на голову выше, в нем сто килограммов
весу, и неизвестно, сможет ли он идти сам!.. Что там с ногами – непонятно!
– Кать, – сказал он, соображая, как бы ему половчее
подняться, – я сейчас попробую встать, только ты мне не мешай. Не нужно тянуть
за руку, ты все равно меня не поднимешь. Ты… стань вот тут, ладно?
Катя покивала, легко вскочила с коленей и встала там, где он
указал.
Ох, господи, помоги!..
Глеб Звоницкий, превозмогая боль, которая злобно и весело
оживилась, как только он сделал первое движение, кое-как повернулся, подтянул
колени и стал на четвереньки. От боли его затошнило, рот наполнился вязкой
слюной, спина стала мокрой, и лоб тоже. Некоторое время он стоял на
четвереньках и дышал открытым ртом – не хватало еще, чтобы его стошнило при
Кате Мухиной!
Он стоял, закрыв глаза, прислушиваясь к себе, и ничего не
мог расслышать через сокрушительную боль. Одно хорошо – ноги слушались, а это
означало, что подняться он сможет!..
Перебирая руками и подтягивая ноги, Глеб дополз до сосенки
и, держась за шершавый ствол, стал поднимать себя на ноги – и поднял!..
Голова закружилась, щекой он прижался к стволу и замер.
Вот бы так стоять и никогда и никуда не двигаться!..
– Глеб!
Он открыл глаза. В ушах шумело.
Вот уроды, как сильно, профессионально и точно они его
били!.. Старались, козлы вонючие, мать их так и эдак!..
– Глеб!..
– Все хорошо, – хрипло сказал он. – Отлично даже.
За деревьями блестела какая-то вода, мерно шевелились
камыши, и от этого блеска и шевеления у Глеба закружилась голова.
– Давай. Держись.
Рукой он нащупал ее плечо, какое-то на редкость надежное,
словно он наткнулся на утес во время бури и после долгих часов болтания в море
вдруг почувствовал спасительную земную твердь.
– Так, потихонечку. Нам туда.
Глеб сделал шаг, потом другой, потом еще один. У него
получалось идти – большая радость!..
– За что тебя так избили?
– Это… по работе. – Пот заливал глаза, капал с подбородка, и
ему казалось страшно важным, чтобы капли не попали на ее светлую щегольскую
курточку.
– Какая у тебя работа!.. Хорошо, что до смерти не убили! А
этот, который позвонил, все мне говорил, чтоб я быстрей приезжала, потому что
ты можешь умереть! А я точно знала, что умереть ты никак не можешь! Уже все
умерли – и мама, и папа, и Ниночка, и поэтому ты никак не можешь!..
Они шли, раскачиваясь, как парочка подвыпивших друзей, и в
такт их мучительным шагам Катя все продолжала и продолжала говорить, и –
странное дело, – в голове у Глеба прояснялось.
Поначалу там не было ничего, кроме боли и мерного шелеста
камышей, сводившего его с ума, а потом стали появляться мысли, более или менее
связные.
В отель в таком виде нельзя. Прилетит Ястребов, ему
непременно доложат, что его заместитель прибыл в «Англию» то ли пьяный, то ли
не в себе, да еще ведомый барышней в грязных и мокрых джинсах. Александр
Петрович при всей своей лояльности к заместителю вряд ли это одобрит.
Значит, нужно придумать, куда ехать, чтобы можно было
привести себя в порядок.
Нужно еще придумать, как и чем ответить Вадиму Григорьевичу,
потерявшему всякое чувство меры в решении деловых вопросов!.. Нужно выяснить,
кто за ним стоит. Не сам же он осмелился в ответ на просьбу отпустить с
таможенного склада оборудование выманить просителя из гостиницы, оглушить его,
затолкать в машину, отвезти в неизвестное место и избить до полусмерти!..
Нужно все это сделать быстро, до приезда белоярского
губернатора, и по возможности аккуратно, не привлекая внимания
правоохранительных органов, чтобы не вышло, боже сохрани, истории или сюжета в
«Криминальных новостях»!
Необходимо выяснить, что именно предполагалось – просто
«дать ему по роже, чтоб они там, в своей сибирской провинции, знали свое место
и исправно платили за каждый таможенный чих», или его хотели убить.
Впрочем, если б хотели убить, убили бы.
Дышать было тяжело, и в ребрах что-то все время щелкало, и
тошнота подкатывала к горлу. Он остановился, и Катя замерла, придерживая его
руку на своем плече.
– Далеко еще?
– Не близко. Здесь на машине нельзя, здесь парк!..
Она тоже замучилась, тяжело дышала, и Глебу стало стыдно.
Она тащит его на себе, а он еще канючит!..
