– А вы не знаете, где он может быть?
– Милая вы моя, да я его лет пять не видел, а может, и
больше! Вы вот фамилию назвали, я и подумал: вдруг тот самый?..
– Меня зовут Екатерина, – сказала девица строго. – Не
называйте меня «милая моя»!
Кажется, губернаторскую дочь и впрямь звали Екатериной,
вдруг припомнилось Щербатову.
– Вот что, Екатерина. Вы езжайте домой, а вечерком или лучше
завтра позвоните сюда, в гостиницу. – Он говорил врастяжечку,
нарочито-успокоительным фальшивым тоном. – Глеб уже наверняка будет на месте,
вы к тому времени успокоитесь, все ему расскажете, может, еще окажется, что все
живы и здоровы…
– Да я не сумасшедшая! – громко перебила предполагаемая
губернаторская дочка, и Владик посмотрел ей в лицо. И впрямь никакого безумия
не было у нее в глазах, только, пожалуй, какое-то сердитое отчаяние. – Ниночку
вчера убили! А она была самым близким мне человеком. Последним. Сначала не
стало папы, потом мамы, Митьки давно уже как будто нет! Была только Ниночка,
неужели вы не можете этого понять?! А ее убили! Вместо меня.
– Не кричите.
– Я не кричу.
– Карточка от вашего номера готова, – сказала над ухом
Владика материализовавшаяся из воздуха девушка-портье. – Извините нас за
задержку, господин Щербатов.
Владик так и не понял, слышала портье про убийство какой-то
Ниночки или не слышала. Очень бы не хотелось, чтоб слышала!.. У него своих
забот полно, не хватает еще досужих разговоров и пересудов!..
– Ну, я пойду, – сказал он, поднимаясь. – И вы езжайте
домой, Екатерина. А я, если увижу Глеба здесь, в гостинице, передам, чтоб он
вам позвонил.
Она внимательно смотрела ему в лицо, и под ее взглядом
Владику стало неловко, как будто он сказал или сделал что-то стыдное.
– Я не сумасшедшая, – словно возражая ему, сказала она
спокойно. – Я понимаю, что произвожу именно такое впечатление, но…
– Нет, не понимаете, – стремясь отделаться от стыдного,
перебил Владик. – У вас есть мобильный телефон? Оставьте мне номер на всякий
случай.
Она продиктовала номер, и он зачем-то его записал.
Поднявшись на свой этаж – бесшумные ковры, темные панели, в
коридоре на мраморных поставцах голая Венера и голый же Аполлон, – Владик нашел
свой номер и первым делом нажал магическую кнопку на пульте телевизора. Без
привычного шумового оформления и безостановочного мелькания он чувствовал себя
одиноким и выключенным из жизни. То ли дело, когда в углу бурлило, кипело,
пело, плясало, говорило, представляло, шумело, гремело, шептало, восклицало,
поясняло, сокрушало, билось, любилось, собачилось, миловалось, уклонялось,
выбиралось, добивалось, разгонялось, ужасалось, прикасалось – словом, кипела
жизнь, жизнь!..
Магическая кнопка не подвела. Комната тут же наполнилась
тревожно-значительным дикторским голосом, вещавшим что-то про криминогенную
обстановку в Санкт-Петербурге.
Владик открыл воду в ванной. После длинной московской дороги
он три часа просидел в лобби гостиницы «Англия», а потом еще ездил за Хелен.
Теперь ему невыносимо захотелось в душ и переодеться во все чистое, и,
предвкушая удовольствие, он стал стягивать рубаху.
– …в подъезде собственного дома была убита молодая женщина,
– доносилось тем временем из телевизора. – Имя убитой Нина Ольшевская. Милицию
вызвали соседи, услышавшие крик в парадном…
Рука застряла в рукаве. Владик дернул рукой, пуговка
отлетела и поскакала по беззвучному ковру.
Ниночка, вспомнилось ему. Никого не осталось, только
Ниночка. Почти сестра.
– …правоохранительные органы разыскивают женщину, которая,
по предварительной версии, могла быть свидетельницей убийства. Приметы: рост
выше среднего, темные волосы, худощавого телосложения. Одета в джинсы и темную
куртку или пиджак. От дома убитой могла уехать на машине марки…
– Елкин корень, – пробормотал Владик Щербатов.
Катя вышла на улицу и некоторое время постояла, соображая,
что ей теперь делать.
Без Глеба она не справится, вот что. Значит, нужно
продолжать его искать, только где?!
Мобильный у него не отвечает, она несколько раз звонила, и
вчера ночью, и сегодня утром, словом, – все время звонила. В гостинице его нет,
если только не врет этот лощеный портье, не озабоченный ничем, кроме приставучих
иностранцев и собственного внешнего вида. Он едва удержался, чтобы не выставить
ее вон из отеля, Катя отлично видела сомнение у него в глазах!.. Может, он и не
звонил никуда, и Глеб Петрович сейчас выйдет к своей машине, поедет на работу,
и Кате останется только перехватить его?..
Немного воодушевившись, она решила было вернуться в
лобби-бар, сесть так, чтобы видеть лестницы и лифты, заказать кофе и ждать
Глеба, но сообразила, что нельзя.
Никак нельзя.
Ее наверняка ищут и вот-вот найдут, а торчать долгое время в
людном месте на глазах у сотни людей – лучший способ сдаться без боя.
Она перебежала мостовую, на которой толпились чистые машины
и громогласные беззаботные люди, перелезла через невысокий парапет и устроилась
на лавочке под грустным облетающим деревом.
Лавочка была холодной. Катя пристроила за спиной свой
портфель и сунула в карманы мерзнувшие руки.
Ниночка ей позвонила ночью, Катя уже спала. Вообще-то она
плохо спала в последнее время, но Генки не было дома, а новости, которые ей
весь вечер в подробностях шептала то в одно, то в другое ухо Ниночка, были так
утешительны и приятны, что, вернувшись домой с вечеринки, Катя расслабилась,
пристроилась на диване в гостиной и вдруг заснула.
Она спала, и ей снился приятный и легкий сон.
Вообще-то последнее время ей снились только душные, мрачные
сны, а тут неожиданно привиделось веселое, понятное и радостное, как хороший
фильм.
Словно она, Катя Мухина, на каком-то озере. Нет, это не
озеро, а, пожалуй, река, только очень широкая, ни конца ни краю. Туман клубится
над водой, и в тумане слышны приглушенные голоса, плеск воды и жестяной стук
ведер, если их нести, пустые, в одной руке. Она, Катя, пристроилась на какой-то
широкой лежанке под раскидистым лоскутным одеялом, и в распахнутую и подпертую
колышком дверь ей видно воду и туман, далеко-далеко. Она лежит очень удобно, и
ей тепло, и никуда не хочется, но она знает, что нужно встать и идти, но это
приятная, радостная необходимость. Сейчас она встанет, выйдет на почерневшие
лиственничные мостки, пропадающие в тумане, и там, на этих мостках, ее ждет
что-то хорошее, надежное. Она встает и идет, и большой человек, которого она
видит в тумане, поворачивается к ней, говорит неразборчивое. Она не может
рассмотреть его лица, но точно знает, что это свой, родной человек. И хотя
лежать под пышным лоскутным одеялом было очень приятно, стоять рядом с ним еще
лучше, слышать, как журчит под мостками вода, как высоко, на горушке, звякает
бубенцом корова, как вязнут в тумане голоса. И во всем этом такой покой, такое
возвращение к себе, такое счастье обретения, что век бы стояла на этих мостках,
слушала тишину и то, что говорит ей этот большой, родной, свой человек!..
