Просто сделать вдох – было бы спасением.
И еще он никак не мог сообразить, что случилось, кто напал
на него в центре города Петербурга, в виду церкви Симеона и Анны, возле
ресторана, обещавшего «средиземноморскую кухню и суп из ягод».
Должно быть, все произошло очень быстро и незаметно – никто
не выскочил из ресторана ему на помощь, а может, так и было задумано.
Глеб захрипел, пытаясь вырваться из чьих-то железных
клешней, сдавивших его грудную клетку, и следующий удар сокрушил ему череп.
Почему-то он вдруг увидел Енисей, только откуда-то сверху, с
вертолета, что ли. Енисей, сверкавший нестерпимым серебряным блеском, сильно
изогнутый, похожий сверху на бухарскую саблю, лежащую на зеленом бархате, между
двух лесных берегов. И еще он успел подумать, как далеко, должно быть, забрался
вертолет, потому что ни берегов, ни сабли Глеб не узнавал. Потом Катя Мухина
сказала тоненьким голосом: «Меня хотят убить», и пробежал деловитый муравей.
А потом все пропало.
Первыми, как обычно, в Пулковский зал прилета выскочили
озабоченные командированные с портфелями и потрусили к выходу. Их было всего
несколько, они бодро бежали, явно привычной дорогой, и почти у самых раздвижных
дверей их разобрали водители, стоявшие с невразумительными табличками.
Владика Щербатова эти таблички всегда почему-то смешили.
Вот, например, скучает парень в кепке и коричневой кожаной
куртке, а в руках у него файловая папочка, а в папочке изрядно помятый
листочек, а на листочке выведено фломастером «Кузницов».
Какой такой «Кузницов»?! Нет никакого «Кузницова» и быть не
может! Наверняка фамилия встречаемого Кузнецов, простая такая, хорошая русская
фамилия, и ошибиться в ней сложно, но вот этот, в кепке, глянь ты, ошибся!..
А вон еще один, с кавалерийскими усами, у него табличка
солидная, «корпоративная», и держит он ее, как знамя. На табличке выведено
четко, большими самодовольными буквами: «БалтЮнистаТрейдинвестпромбанк».
Красиво до невозможности, и, главное, все понятно! «Юниста»,
да еще «Трейдинвест», да еще «Промбанк», чего ж тут непонятного!.. Тому, кто
такое название организации придумал, премию бы выдать. В виде полного собрания
сочинений Владимира Маяковского, который еще в двадцатые годы заклеймил позором
странные буквосочетания и идиотские аббревиатуры!
Вон нервничает недокормленная питерская барышня с табличкой
«Пятый канал», вытягивает шейку, вид встревоженный. Как пить дать, прилетающего
в лицо она не знает, а начальство приказало быть вежливой, держать глаза долу,
московского гостя встречать с почестями!.. А какие тут почести, если она стоит
давно, и таблички своей стесняется, и ноги у нее замерзли, и нос красный, как у
кролика, и кучка узбеков, дожидающихся багажа, давно, молча и серьезно
рассматривает ее, как будто она заморская диковина, и отойти ей некуда, и
проклятая табличка замучила, да еще насморк!..
Владик Щербатов – из мужского сочувствия – подошел и стал
рядом, загородил бедняжку от никчемных рассматриваний.
Бедняжка шмыгнула носом и покосилась. Владик ей подмигнул.
Она немедленно отвернулась.
Ничего интересного.
Прилетевшие пошли погуще – какие-то молодые люди в клетчатых
шарфах и с коричневыми сумками. На сумках замысловатые вензеля и кренделя
прославленной европейской фирмы, а молодые люди – сама скромность. Эти, понятное
дело, «на переговоры». Этих в командировку никто не посылал, они сами себя
послали, у них важные дела, им нужно «решить несколько вопросов по бизнесу».
Потом прошествовала дама, сопровождаемая лакеем, согнутым в
три погибели под тяжестью поклажи. То, что согнутый именно лакей, было как-то
абсолютно понятно. Его возят с собой «для удобства» – чтобы сумки носил, за
кофе бегал, двери открывал, сигареты покупал, ну, и вообще, так солиднее, с
лакеем-то.
Тут вдруг попалось знакомое лицо, и Владик Щербатов
заинтересованно проводил его глазами. Лицо принадлежало известной писательнице,
бойко строчившей детективы и подвизавшейся еще и на телевизионной ниве.
Детективы Владик от души презирал – дамское чтиво, для бухгалтерш и
операционисток, нормальные мужики ничем таким не увлекаются, их на мякине не
проведешь!.. А передачки, в которых писательница делилась своим жизненным
опытом, Владик иногда посматривал, от нечего делать.
По ее выходило, что мир огромен и прекрасен, что все и
всегда будет хорошо, нужно только постараться, приналечь, подтянуться,
потрудиться, побиться, приноровиться, устремиться, поднапрячься, прицелиться –
и готово дело!.. Все эти откровения напоминали Владику, человеку трезвому,
взрослому и не без чувства юмора, идеи чучхе, которые в студенческой юности он
время от времени черпал в красочном журнале «Корея». Там, помнится, любимый
народом руководитель товарищ Ким Ир Сен тоже призывал всех «поднапрячься и устремиться».
Тем не менее на любимого руководителя товарища Ким Ир Сена писательница не была
похожа, напротив, отличалась дородной русской статью и обладала недюжинным
бюстом, который в основном Владик и рассматривал в телевизоре, покуда
писательница вещала об идеях.
Здесь, в Пулкове, она пробежала совсем близко от него, и он
вдруг удивился, что она еще такая молодая, что у нее длинные ноги, белые зубы,
джинсики в обтяжечку, ноутбук на плече, волосы взъерошенные, и никакой
телевизионной дородности и значимости в ней не было, и над чем-то, сказанным ее
подругой, маленькой и беленькой, она громко засмеялась – словом, нормальный
человек, на знаменитость и не похожа вовсе!..
Владик немедленно пришел в восторг и даже решил: черт с ней,
купить детективчик и почитать, вдруг никаких особенных глупостей она не пишет,
кто ее знает!
Владик Щербатов, в силу своей непосредственной близости к
знаменитостям, за людей их практически не считал. С его точки зрения, все как
один они были вздорны, взбалмошны, пусты, сварливы и никчемны, вроде его как бы
начальника Никаса.
Поначалу Владик еще верил, что ему просто не повезло, что
этот самый Никас – единственный в своем роде, а потом оказалось, что все они
одинаковые, и свиты у них одинаковые, и продюсеры-волки, и директора-жулики
похожи друг на друга как две капли воды.
Писательница пробежала и скрылась, весь зал провожал ее
глазами, а она ничего как будто и не замечала, вот Никас бы сейчас отчебучил
что-нибудь эдакое, непременно «отжег» бы, как нынче принято выражаться, и тут показалась
Хелен.
Она не шла и не бежала, как писательница, она шествовала, и
вид недовольный, и губки куриной гузкой, и что-то черное и блестящее обтягивает
обширную задницу, и белая шубейка распахнута на груди, декольтированной
донельзя, и в ушах какие-то проститутские серьги – в общем, тихий ужас.
– Здрасте.
Она кивнула, ответом его не удостоив.
