Минеральной воды?..
Глеб моргнул – отчасти из-за красотищи, отчасти из-за
гостеприимства, отчасти из-за аппетитности блондинкиного бюста, который был
прямо у него перед носом.
– Как – располагайтесь?! Мы должны встретиться с… – тут он
специально заглянул в папку, словно позабыв имя-отчество человека,
вознамерившегося держать его в приемной, – Вадимом Григорьевичем в десять
часов, и располагаться мне некогда.
– Придется немного обождать, – сладким полушепотом, словно о
чем-то очень интимном, сообщила блондинка, и бюст качнулся у Глеба перед
глазами. – Вадимгригорьича еще нет, но он звонил и сказал, что через несколько
минут будет. Пробки в городе просто ужасные!..
– Несколько минут – это сколько? Час? Полтора?
– Нет-нет, что вы! – перепугалась блондинка. – Буквально
несколько минуточек придется обождать. Вадимгригорьич будет очень, очень скоро!
Почему-то она выпаливала имя шефа как скороговорку.
– Может быть, все-таки кофейку?.. И вы располагайтесь!
Глеб от кофе отказался и «располагаться» тоже не стал,
решив, что стоя будет вернее действовать секретарше на нервы.
…Ну почему у подобных начальников секретарши обязательно
блондинки и обязательно грудастые? Уж столько говорено-переговорено на тему
«начальник и секретарша», столько анекдотов придумано, столько юморесок
написано, столько сценок представлено разухабистыми юмористами, а еще больше
юмористками, столько книжек выпущено, и переводных, и писаных в отечестве, а
дело все ни с места! И, главное, всегда одно к одному – парадное, облицованное
черным мрамором, львы с унылыми мордами, в приемной малахит, а у секретарши –
бюст. Бывает еще один вариант, так сказать, на западный манер. Это когда мрамор
белый, львов никаких нету, а есть некая сложная конструкция в центре
просторного холла – потолок непременно сверкает тысячью мелких ослепительных
лампочек. А на стене, супротив конструкции, обязательная бронзовая табличка:
«Скульптура „Вечная мысль“. Подарок Б. Кокошина», панорамные лифты, и тогда уж
секретарша брюнетка, с волосами, затянутыми в пучок – туда же затянуты часть
лба и щеки, – и в очках.
Очки, как всем известно, придают облику утонченную
интеллектуальность.
Ох, грехи наши тяжкие!..
Блондинка возилась за своим столом, встряхивала волосами,
время от времени обращала взор к компьютеру, но все больше ловила свое
отражение в полировке деревянной стенной панели, и лицо у нее становилось
счастливым – от любви к себе и от радости смотреть на свое собственное
изображение.
В этот момент, должно быть от раздражения или в противовес
этой красотке, Глеб почему-то вспомнил о Кате Мухиной. Вот кто решительно не
любил себя и не испытывал никакой радости от своего внешнего вида! Ей было лет
шестнадцать, когда все подруги, вдруг осознав свою девичью власть над
мальчишками, стали осторожненько, примериваясь, ею пользоваться, а у Кати были
очки, «конский хвост», кроссовки сорокового размера и вечная книжка, засунутая
под сиденье папиной служебной машины. Когда машина ехала, Катя смотрела в окно.
Как только останавливалась, Катя – опля! – выуживала из-под сиденья книгу и
утыкалась в нее носом. Она уже тогда была близорука и щурилась, как крот,
внезапно извлеченный из норы на свет божий.
Глеб Петрович вчера заботливо посадил ее в такси, три раза
повторил водителю адрес и лживым заботливым тоном попросил ее позвонить, как
только она доберется до дому, – тоже раза три попросил, наверное. И визитку
свою всунул в ее холодную ладошку!.. Конечно, она не позвонила. Впрочем, он и
не ждал. Лег спать и проспал до утра.
– Вадимгригорьича пока нет, – грудным полушепотом сообщила в
трубку секретарша, Глеб взглянул на нее. – Как только он появится, я сейчас же
вас с ним соединю!..
– Соедините меня с ним, – попросил Глеб, которого рассмешил
грудной полушепот, должный производить в собеседнике некое короткое замыкание.
– Я знаю, вы можете!
– Что… могу? – спросила секретарша и откинула волосы за
плечо. Некоторое время она смотрела Глебу в лицо, но быстро отвлеклась – у него
за плечом в стенной панели маячило ее отражение, очень красивое, и она опять
залюбовалась.
– Але-е! – Глеб обеими руками оперся о стол перед носом у
секретарши. – Гараж! Вы меня слышите или вы меня не слышите?
Секретарша обиделась. Убрав с края стола антикварный
чернильный приборчик, за который наклонившийся Глеб цеплял шарфом, она
осведомилась, зачем он на нее кричит.
Глеб сказал, что не кричит, но у него очень мало времени, и
на место чернильного приборчика пододвинул телефон и кивнул на него.
– А это… зачем? Зачем вы трогаете… чужие вещи?
– Звоните, – предложил Глеб, взглядом не отпуская ее взгляд,
чтобы она, боже сохрани, не уставилась опять на свое отражение. – Звоните шефу
и соединяйте меня с ним. Говорите, что дело не терпит отлагательств. Говорите,
что посетитель хам и бандит. Ну? Вперед!
Девушка, как завороженная, потянулась к телефону правой
рукой. Левой она оберегала чернильный приборчик.
– А вы… бандит?
– Звоните, звоните.
– А если я сейчас охрану вызову?
– Сначала вызовите шефа, – душевно попросил Глеб Петрович, –
посредством телефонного аппарата, вот этого! А уж потом кого угодно.
– Э-э… Вадимгригорьич? Э-э, Вадимгригорьич, это Оля, да.
Доброе утро. Да. Это Оля. Вы меня узнали? – Тут секретарша улыбнулась телефону
призывной улыбкой и сделала движение, пытаясь поймать свое отражение в
телефонной пластмассе. – Это Оля. Вы меня узнали, Вадимгригорьич? А вы когда
приедете? А? Слышно плохо, что-то со связью, Вадимгригорьич! Я хотела спросить,
вы когда…
Тут Глеб, которого перестала развлекать секретарша с ее
скороговоркой и «Вадимгригорьичем», твердой рукой вынул у нее из ладошки
теплую, сладко пахнущую духами трубку и сказал веско:
– Доброе утро, уважаемый. Моя фамилия Звоницкий, мы с вами
договаривались на десять. Сейчас восемнадцать минут одиннадцатого. У вас есть
часы?
Сладкая трубка молчала, а секретарша в волнении приподнялась
с кресла, так что короткая юбочка задралась, обнажив молочное, обтянутое
нейлоном бедро, и вся подалась к Глебу, и даже руки протянула молитвенно,
словно умоляя наглеца вернуть ей «Вадимгригорьича».
Глеб отошел от нее к окну.
Там, на воле, вздымалось серыми волнами море питерских крыш,
тускло светился вдалеке кусок Исаакиевского купола, и плотный северо-западный
ветер разорвал низкие асфальтовые облака, и в рваных прогалинах высоко-высоко
светилось ослепительное ледяное небо.
Хорошо на воле!..
– А вы откуда, простите? – осведомились у Глеба в трубке.
