Глеб долго с Митей валандался, приводил в себя, поил аспирином,
пивом и сладким чаем, потом еще насильно кормил в каком-то другом ресторане и
смотрел с брезгливой жалостью, как трясутся пальцы, державшие вилку, – мелкой
отвратительной стариковской дрожью, – а потом сдал его с рук на руки матери и
сестре!..
Это был просто эпизод, один из многих, но, вернувшись в свой
двухкомнатный рай «улучшенной планировки», где все уже давно спали и на плите
для него был приготовлен в кастрюльке ужин – холодные макароны, а сверху
плоская коричневая котлета, – Глеб отчетливо понял, что так больше продолжаться
не может.
Ну, если он не последний предатель и изменник, конечно!..
Любовь Ивановна и Катя, жавшиеся друг к другу на крылечке в
ожидании, когда он наконец приедет, значили для него неизмеримо больше, чем
жена, подруга жены, которую на днях бросил муж и которая теперь каждый вечер
приходила жаловаться, а также холодная котлета поверх холодных же макарон!..
Слабак и пьянчужка Митька был гораздо важнее, чем шесть тещиных соток и
перспектива пойти с тестем за грибами.
С Катей, Митькой, Любовью Ивановной у Глеба были общие
интересы, вполне определенные и ясные, не всегда правильные, но уж точно общие!
С его собственной семьей, такой ясной и правильной, не было никаких.
Их объединяли только общая воскресная скука, отпуск раз в
году на теплом море, покупка холодильника и спальни «под орех», Сашкины оценки
– ты подумай, в четверти по математике опять тройка! – и заунывные подругины
рассказы о бывшем муже.
Когда им стало неинтересно до такой степени, что они даже
изобразить этот интерес не могут?!
Куда он девался?
Испарился?!. Выветрился?!.
И самое главное – Глеб был в этом абсолютно уверен, – он сам
во всем виноват. Жена не виновата. Именно он предатель и изменник, предал свою
семью и со всего размаху въехал в другую! Правила жизни определял он, и именно
в соответствии с его правилами они жили, а вопроса, почему у жены не было своих,
он себе не задавал.
Еще он был уверен, что во всем виновата работа и
губернаторская семья, затянувшая его, как в омут, и есть только один выход из
положения – поменять работу, перестать жить чужой жизнью и начать жить своей.
И он ушел со службы, изумив Мухина, Любовь Ивановну и
коллег. Его только-только повысили, сделали начальником охраны, таким образом и
эта цель была достигнута, а он ушел. Губернатор негодовал, губернаторша только
поджимала губы, Митька ничего не заметил – он спивался ускоренными темпами,
словно поставил цель погубить себя как можно быстрее, а Катя была в Питере.
Он ушел и начал все заново – сцепив челюсти, заставляя себя
не звонить на старую работу, не спрашивать, как дела, не выяснять, что там с
Митькой, за кого вышла Катя и кто теперь покупает Любови Ивановне валокордин и
таблетки от давления!..
Ничего не помогло.
Предательство, о котором знал только он и за которое так
себя казнил, оказалось сильнее его правильных решений и логических построений.
Видимо, оттого, что во всех этих построениях он не учитывал одну-единственную,
но очень важную составляющую – себя.
Он учитывал все: жену, сына, две комнаты «улучшенной
планировки», тещу с тестем, застолье в воскресенье, отпуск на теплом море,
Новый год на чужой даче! Только себя не учитывал. Все он выстраивал так, чтобы
было «правильно», всех подгонял, собирал и направлял – как собака колли стадо
послушных овечек. Овечки брели себе вполне послушно, щипали травку и
позвякивали колокольчиками, а пастух что-то… занемог.
И смена места работы не помогла!..
Глеб ушел от жены – не к новой прекрасной возлюбленной и не
в новую счастливую жизнь, а потому что невозможно было дальше терпеть старую
жизнь. Постоянная фальшь и сознание собственного предательства, как кислота,
сожрали остатки пластмассовой конструкции, которую он воздвиг.
Он еще долго пытался понять, что именно сделал не так,
почему идеальная схема стала неправдой, и все забывал про главную составляющую
– себя.
Ему стало неинтересно. Ему стало наплевать. Ему решительно
не подходила его собственная идеальная схема!..
После развода он долго жил рядом с окружной дорогой среди
спившихся трясущихся стариков и промышляющих скверной самогонкой старух, мрачно
вкалывал на новой работе и старался стать Сашке «хорошим отцом». Хотя бы на
расстоянии…
Водитель Саша, всегда работавший с Глебом в Питере,
оглянулся на него и сказал негромко и сочувственно:
– Приехали, Глеб Петрович.
Сочувствия и мужской солидарности в голос он подпустил,
потому что слышал разговор Глеба с женой, ясное дело.
Глеб, много лет прослуживший и водителем, и охранником, и,
по совместительству, нянькой у губернаторского сына, и еще утешителем у Любови
Ивановны, и еще хранителем тайн Катюшки, ни сочувствия, ни солидарности не
принял. Он слишком хорошо знал, что подчас они ничего не стоят, искренности в
них нет никакой и, кроме злорадства, проблемы начальства ничего у подчиненных
не вызывают.
Кстати, Кате Мухиной надо бы позвонить, хоть и не хочется!..
– Вас проводить?
Глеб неторопливо пожал плечами и холодно осведомился, для
чего нужно его провожать. Чай, не барышня!..
– Ну… для солидности, Глеб Петрович.
– Не нужно нам такой солидности, – под нос себе пробормотал
Глеб – так, чтобы водитель услышал, – вылез из машины и потянул за собой
пальто.
Вот и пальто он научился носить и не выглядел в них
смешно!.. Хотя поначалу все время напоминал сам себе Леонида Ильича Брежнева на
охоте в Завидове, не хватало только барашкового воротника и шапки-пирожка.
Новоиспеченный портовый начальник располагался, разумеется,
ни в каком не в порту, а прямо в центре города Санкт-Петербурга, в роскошном
старинном доме с колоннами и львами. Для чего-то, должно быть для пущего шику,
хозяева облицевали парадное черным мрамором примерно до второго этажа, и у
львов были недовольные спины и унылые морды. Должно быть, черное блескучее
великолепие им не слишком нравилось. А что делать?..
Глебу великолепие тоже не понравилось.
В Белоярске таким образом был отделан зал прощания с
покойниками, не простыми, разумеется, а «золотыми». В конце девяностых Глеб
только и делал, что посещал этот зал – сопровождал «прощавшихся», которые
толпились внутри черного мраморного помещения с постными перепуганными лицами
и, должно быть, отчетливо представляли себя на месте тех, с кем нынче
«прощаются»!..
В приемной, где черную мраморную красотищу дополнял еще и
рвущий душу зеленый малахит, прекрасная блондинка предложила Глебу
«располагаться», гостеприимно указала на диваны и кресла и осведомилась, не
хочет ли посетитель чаю или, быть может, кофе.