– Погоди, а дневник? – удивился Коротков. –
Дневник-то мы нашли у Шалиско.
– Ну и что? Мало ли чего мы с тобой нашли. Мы прошли в
редакцию, без труда нашли комнату, где стоит стол Шалиско, и если бы не стали
его искать, нашего присутствия вообще никто не заметил бы. Я специально выясняла,
комната запирается только на ночь, когда все уходят с работы. А стол, если ты
помнишь, стоит у самой двери. Заходи, клади что хочешь, бери что хочешь, никто
тебе и слова не скажет, дверь целый день нараспашку, даже когда в комнате
никого нет.
– Ты хочешь сказать, что дневник подбросил
Смулов? – переспросил Стасов, которому все рассказанное Настей и в самом
деле стало казаться бредом.
– Я хочу сказать, что Шалиско вполне может не иметь к
этому дневнику никакого отношения. Я скажу даже больше: поскольку я человек
нахальный, особенно когда у меня такой пожар, как сегодня, я уже успела с утра
позвонить Гмыре и спросить, что написано в дневнике Алины. Кое-что я даже
записала под его диктовку. Вот такой, например, пассаж: «Все-таки Паша – на
редкость милый человек. Я каждый раз порываюсь отдать ему деньги за те
роскошные розы, которые он мне приносит на глазах у изумленной публики, а он
каждый раз отказывается. Мне так неудобно, что он тратится, а он хохочет. Я
говорила об этом Андрюше, он со мной согласился, что нехорошо „выставлять“
Павлика ради нашей затеи, ведь все это нужно мне, а не ему. Андрюша сказал, что
в следующий раз сам отдаст ему деньги за цветы, это будет прилично, и у меня
душа болеть не будет». Так что же, милые мои? Выходит, Андрей Львович прекрасно
знал, что никакой Шалиско не безнадежно влюбленный, не преследовал он Алину, не
домогался, не обрывал телефон. И нет в этом дневнике ничего такого, что могло
бы заинтересовать Павла, заставить его красть этот дневник у Алины и прятать на
работе. Вы посмотрите, что получается: в деле фигурируют шестеро подозреваемых
– шестеро! – и все они стали подозреваемыми только потому, что нам их
подсунул сам Смулов. Вот. Я все сказала. Теперь убедите меня, что я свихнулась,
и я спокойно начну работать дальше. Давайте, ребятки, громите меня.
За столом воцарилось молчание. Стасов допивал остывающий
кофе и думал о том, что найти аргументы, опровергающие только что услышанное,
будет непросто. Но их нужно найти обязательно, иначе… Что – иначе? Придется
смириться с необъяснимым? Смулов не мог убить Алину Вазнис. В его положении это
все равно что убить самого себя, загубить лучший свой фильм, прекратить
режиссерскую деятельность. Зачем ему убивать Алину? Зачем?
– Зачем? – невольно повторил он вслух.
И Коротков откликнулся как эхо:
– Зачем? Асенька, зачем Смулову убивать Алину? Ты
видишь причину?
– Нет, – покачала она головой. – Причины я не
вижу. Поэтому и боюсь, что все это полный бред. Остается дневник. Может быть, в
нем есть хоть что-нибудь, хоть намек, хоть полслова. Я поеду к Гмыре, возьму
этот дневник и буду читать, пока не выучу наизусть. Но чует мое сердце, что это
бесполезно. Если бы там было что-нибудь, изобличающее преступника, он не
подбросил бы дневник Шалиско. Он же понимал, что если мы выйдем на Павла, то и
дневник найдем, и прочитаем, что в нем написано. Кроме того, Гмыря сказал, что
записи относятся к периоду с ноября 1993 по март 1995 года. Если причина
убийства возникла позже, то в дневнике об этом вообще нет ни слова и быть не
может. Одна надежда: там есть какой-нибудь нюанс, который поможет хоть что-то
понять. В первую очередь, понять саму Алину, настоящую, а не ту, которую нам
нарисовала кисть гениального художника. Знаете, что еще я поняла из фильмов
Смулова? Он нас с вами ни в грош не ставит. Он считает нас дураками.
– С чего ты взяла? – вскинул брови Стасов. –
Разве это как-то проявилось?
– В жизни – нет, а в фильмах проявилось. У него все
преступления раскрываются не сыщиками, а кем-нибудь из заинтересованных
персонажей. Супругами погибших, детьми, братьями, друзьями. Кем угодно, только
не сыщиками и не следователями. По-видимому, он считает милиционеров недалекими
и глуповатыми, и если это так, то наверняка где-то ошибся, чего-то недоглядел,
полагая, что в тонкости мы все равно не вникнем. Любой человек, занимающийся
творчеством, проецируется в своих произведениях. Хочет он этого или нет, но
проецируется. Поэтому и фильмы Смулова так похожи были друг на друга. Он их
снимал про одно и то же, про то, что у него сильнее всего болело. Правда,
только до «Извечного страха». Потом с ним что-то произошло. В «Сириусе»
считают, что это был расцвет их любви с Алиной, ведь и Алина с того момента
стала играть намного лучше. Может, следует здесь поискать?
– Вряд ли, – хмуро откликнулся Коротков. –
Два года – многовато для причины убийства. Ведь все утверждают, что в последние
два года у них все стало совершенно замечательно. Что же, они притворялись
целых два года, скрывая от всех медленно зреющий конфликт? Нет, не похоже.
– Не похоже, – согласилась Настя. – Предлагай
другое направление поисков, я на все согласна.
– Ага, как что, так сразу мне решение принимать, –
возмутился Коротков. – Хитрая ты больно. Не могу я ничего придумать,
огорошила ты меня, Настасья. Знаешь, что я предлагаю? Давай сделаем перерыв. Ты
поезжай к Гмыре, возьми у него дневник Алины и читай, а я сегодня займусь
другими делами. На мне еще четыре убийства висят помимо нашей кинозвезды. Между
прочим, если мы с тобой собираемся не опаздывать на работу, то нужно
выдвигаться, уже четверть десятого.
– Да-да, Юрик, сейчас поедем. Ну а ты, Слава? Что ты
все молчишь? Скажи что-нибудь.
Стасов поймал себя на том, что, слушая Настю, думает о
Татьяне. До чего же они похожи! Нет, конечно, они совсем разные, эта Каменская
худая и бледная, а Таня – полная, крупная, кровь с молоком. Каменская –
оперсостав, Татьяна – следователь. Анастасия недавно вышла замуж в первый раз,
а Татьяна уже дважды побывала замужем и, бог даст, скоро вступит в третий брак
с ним, Стасовым. Они совсем разные, но в то же время чем-то неуловимо похожи.
Может быть, своей способностью увлекаться тем, что делают. Правда, Каменская
день и ночь думает о работе, а Татьяне ее следственные дела давно уже
осточертели, она тянет лямку только ради милицейской пенсии, а истинное
удовольствие получает от творчества, книги пишет. Как он соскучился…
– Что я могу сказать? – грустно ответил он. –
Если тебе нужны аргументы «против» твоей теории, я могу попробовать их собрать.
Если хочешь, я сегодня еще раз поговорю со всеми и уточню, кто был
первоисточником информации о Семенцовой и о поисках контактов с Козыревым. И
вообще, кто, что и когда слышал от Смулова об Алине Вазнис. Тогда либо твои
домыслы подтвердятся, либо нет. Больше ничего придумать не могу.
Настя ласково улыбнулась.
– Спасибо тебе.
Каменская
Дневник Алины она читала целый день, запершись в своем
кабинете на работе. Гмыря был прав, записи относились не к последнему периоду,
они начинались 17 ноября 1993 года и заканчивались 26 марта 1995 года. Никаких
намеков на конфликт со Смуловым. Наоборот, если Алина и писала о нем, то в
каждом слове звучало безграничное уважение и благодарность к нему.
