– Зачем?
– Что – зачем? – не понял Шалиско.
– Зачем она вам это сообщала?
– Чтобы я туда позвонил.
– Зачем вы должны были звонить ей в гостиницу?
– Ах это! – Шалиско усмехнулся. – Да это же
все розыгрыш, создание имиджа. Неужели вы сами не поняли?
– Представьте себе, не понял, – холодно ответил
Коротков. – Я жду ваших разъяснений, желательно правдивых.
Глаза Шалиско мгновенно превратились в льдинки, лицо
окаменело.
– У вас нет оснований ни в чем меня подозревать. И
по-моему, я вас еще ни разу не обманул. Во всяком случае, на лжи вы меня пока
не поймали. Так что выбирайте выражения, будьте любезны.
Коротков понял, что непростительно расслабился, выбрал
неправильный тон и отпугнул собеседника. Или насторожил? Но он так устал, и так
болит голова…
– Прошу извинить, – примирительно произнес
он. – Но разъяснения ваши все равно нужны.
– Ладно, – Шалиско смягчился. – У нас с
Алиной был роман, но очень давно, она еще в музыкальной студии снималась. Роман
такой, знаете ли… Одним словом, не очень страстный. Алина была холодновата для
страстей. Расстались мы друзьями. И вот однажды Алина мне говорит: «Паша, а я,
оказывается, много потеряла, перестав встречаться с тобой». Выяснилось, что ей
кто-то сказал, дескать, у настоящей звезды должны быть постоянные поклонники,
которые домогаются ее внимания и осыпают цветами. А у начинающей звезды, так
сказать восходящей, должен быть хотя бы один. Понимаете, я очень красиво за ней
ухаживал, цветы там, подарки всякие, встречания-поджидания и все такое. Ну, мы
с ней посмеялись, конечно, и я предложил в память о наших нежных отношениях
помочь ей с имиджем звезды. Периодически приходил на студию, где шла съемка, с
букетом. Обязательно подарки ко дню рождения и ко всем праздникам. А когда она
куда-нибудь выезжала, я обязательно звонил в гостиницу и требовал ее номер
телефона. Мне его, конечно, не давали, не зря же она меня в «черные списки»
вносила, но зато все знали, что Павел Шалиско страдает от неразделенной любви,
а Алина Вазнис изнемогла от его ухаживаний. Вот и все.
– Вы можете хоть как-нибудь подтвердить свой рассказ?
– Да как же? – развел руками Шалиско. – Ну
разве что тем, что моя жена об этом знает. Она была знакома с Алиной. Вы же
понимаете, в наше время ничего просто так не делается. Я в интересах Алины
играл роль назойливого поклонника, а Алина за это подбрасывала моей жене
материал для заметок. Светские сплетни, новости со съемочных площадок и так
далее. Жена моя в газете «Вечерний клуб» работает.
«Так он еще и женат», – удрученно подумал Коротков.
Нет, на роль несчастного отвергнутого любовника, убивающего неверную
возлюбленную, Павел Шалиско никак не тянул. Как сказала бы Аська, ну просто ни
в одном глазу. А такая версия была хорошая!
– Юра, – услышал он за спиной голос
Каменской, – подойди сюда, пожалуйста.
Коротков тяжело встал со стула и подошел к ней. Один из
ящиков стола, возле которого стояла Настя, был выдвинут, и Юра увидел толстую
тетрадь в клеточку в дерматиновой коричневой обложке. В мгновение ока Шалиско
оказался рядом.
– Что вам нужно в моем столе? – сердито спросил
он.
– Это ваша тетрадь? – спросила Настя.
– Нет. – Он растерянно замолк. – Впервые
вижу. Откуда это?
Настя, не вынимая тетрадь из ящика, ногтем поддела обложку и
подняла ее. Страница была исписана крупным округлым почерком, сверху стояла
дата «17 ноября».
– Почерк узнаете?
– Это почерк Алины. Я ничего не понимаю… Я впервые это
вижу!
Настя резким движением задвинула ящик и с ужасом посмотрела
на Короткова. Вот влипли! Идиоты! Ведь ехали к Шалиско, подозревая его в
убийстве, и совсем забыли про эти проклятые дневники! Что же делать? Ни
следователя, ни понятых. Потом Шалиско скажет, что дневник ему подбросила сама
Каменская, и будет прав. Тысячу раз прав! Ну надо же было так непрофессионально
проколоться!
– Вызывай следователя, Юра, – тихо сказала
Настя. – Будем оформлять выемку. А вас, – она повернулась к
Шалиско, – я попрошу сесть и написать подробно все, о чем вы только что
нам рассказали. И напишите заодно о том, как была обнаружена эта тетрадь. Вы же
сидели ко мне лицом, правда?
– Да, я вас видел, – подтвердил Шалиско.
– Вот и напишите обо всем, что видели.
– Я не понял…
– Ну, вы видели, например, что я достала эту тетрадь из
своей сумки и сунула в ваш стол?
– Да ничего подобного. Вон ваша сумка, у двери стоит,
что вы из меня идиота-то делаете! – возмутился Павел.
– Вот и славно, – улыбнулась Настя. – Так и
напишите. А кстати, вы не знаете, случайно, как тетрадь к вам попала?
– Я уже сказал, я впервые ее вижу.
– И об этом напишите.
Коротков отошел к телефону звонить Гмыре и грустно думал о
том, что сегодняшний день не задался не то что с самого утра, а просто-таки со
вчерашнего вечера. Одно хорошо: Гмыря сам бывший опер, волну поднимать не
будет. Но если подозрения в адрес Шалиско подтвердятся, то адвокат им за
Аськину самодеятельность таких гвоздей в задницу навтыкает! О господи, хоть бы
обошлось.
Каменская
Вечером Настя, наспех поужинав, стала просматривать кассеты
с фильмами Смулова. По-видимому, Алина Вазнис хранила у себя все работы своего
возлюбленного, и это свидетельствовало о ее несомненном уважении его таланта.
Впрочем, фильмы, в которых Алина снималась в главных ролях до встречи с Андреем
Львовичем, тоже были в полном составе. Всего кассет было двенадцать: пять
фильмов Смулова, в которых Алина еще не снималась, четыре фильма-оперы, а также
три детектива-триллера, которые Смулов делал уже вместе с Алиной.
От прошедшего дня у Насти осталось ощущение горечи и
собственной вины. Ну как она не совладала с собой! Просто непростительно.
Гмыря, конечно, ничего не сказал, сам, видно, бывал в таких передрягах, и не
один раз. Только головой укоризненно покачал. Тетрадь изъяли и отправили
экспертам, а самого Шалиско увезли на Петровку. Настя, конечно, тут же побежала
к эксперту Олегу Зубову и, покаянно бия себя в грудь, во всем призналась.
– Олежка, я так лопухнулась! Можешь втаптывать меня в
грязь, но сделай побыстрее, а? Пока ребята трясут этого Шалиско. Если на
тетради есть его пальцы, то и слава богу, пусть тогда его задерживают. А если
нет, надо быстро думать, что это означает. Тогда, может быть, его под подписку
Гмыря отпустит. Понимаешь, если окажется, что он эту тетрадь не трогал, нет
оснований его в камеру запихивать.
– Чего ты так трепыхаешься? – хмуро бормотал
Зубов, обрабатывая дневник. – Подумаешь, делов-то. Мало, что ли, народу
задерживают, а потом выпускают? Дело житейское, как говорил Карлсон. Не ты
первая, не ты последняя. Посидит в камере пару дней, подумает о бренности
земного существования, это тоже полезно. Ты чего, Настасья? Прокурора, что ли,
забоялась?
