Лиля послушно подняла и газету, и белые листочки и подбежала
к старику. Ветер стих так же мгновенно, как и налетел. – Спасибо, деточка.
Голос у старика оказался мощным и густым. На мгновение мне
стало смешно, что обладатель столь сильного баса испугался одного порыва ветра
настолько, что ухватился обеими руками за забор. Но уже в следующую секунду мой
смех как рукой сняло. Новый порыв ветра оказался куда серьезнее предыдущего. Я
крепко взял за руку Лилю и скомандовал:
– Девочки, прибавили шагу. Похоже, это и в самом деле
ураган. Надо быстренько добежать до во-он того дома.
Мы припустили что было сил. Татьяна, к моему удивлению,
бегала тяжело, но довольно быстро, я не ожидал от нее такой скорости, Лиля же,
в жизни не пробежавшая больше трех метров, здорово отставала, и мне приходилось
тащить ее за руку. Облако пыли неслось прямо нам навстречу.
– Девочки, закрыть глаза! – едва успел крикнуть я, как
почувствовал, что песок забился мне в нос и осел на зубах.
Пару метров мы пробежали с закрытыми глазами. Облако
унеслось дальше, а впереди я увидел, как открылась калитка в заборе и появился
Сережа Лисицын с плащ-палаткой в руках.
– Скорее! – крикнул он. – Сейчас как польет!
Он оказался прав. Первые капли упали на нас, когда до
заветной калитки оставалось метров двадцать. Сергей бежал нам навстречу, но
хляби небесные разверзлись раньше, чем он успел набросить на Татьяну и Лилю
плащ-палатку. Одна секунда – и мы были мокрыми насквозь. Хохоча и отфыркиваясь,
мы ввалились в теплый и безопасный дом. Вода текла с нас ручьем.
Сережина мама Антонина Прокофьевна, совсем еще молодая
женщина, тут же отправила нас сушиться и переодеваться: Татьяну и Лилю – в
комнату к Ларисе, Сережиной сестре, а меня – в ванную. Натягивая на себя чью-то
сухую майку и голубые джинсы, я прикидывал, насколько смешон буду в таком виде.
При моем росте брюки наверняка окажутся мне коротки. Так и получилось, зато
майка вовсе не была тесна в плечах, как я ожидал. Видимо, она принадлежала не
Сереже, а его отцу, которого я еще не видел. И еще я насмешливо подумал о том,
во что же тоненькая Лариса переоденет полную крупную Татьяну? А маленькую Лилю?
Когда через десять минут мы собрались за нарядно накрытым
столом, я ахнул. Татьяна была в черном просторном платье с множеством драпировочных
складок, которые красиво ниспадали с ее пышной груди и полностью скрывали
грузные бедра. Зато тонкие изящные щиколотки были открыты, и создавалось
впечатление, что вся она под этим красивым переливающимся платьем такая же
тонкая и изящная, с осиной талией и большим бюстом. Я точно знал, что это не
так, но иллюзия была столь полной, что я на какое-то мгновение поверил. Татьяна
распустила свои платиновые волосы, которые до того были собраны в строгий
пучок, чтобы они просохли, и стала походить на оперную певицу, вышедшую на
сцену в концертном платье. Впрочем, оказалось, я был недалек от истины. Платье
действительно было концертным. Оно, как выяснилось, принадлежало Антонине
Прокофьевне, виолончелистке симфонического оркестра местного оперного театра.
Сестра Сергея Лариса тоже работала в этом театре и в этом же оркестре, но
играла, в отличие от матери, на скрипке. Лилю она одела в свою длинную майку,
по-моему, это называется майка-платье, в общем, Лиле это оказалось ниже колен,
но зато было теплым и сухим.
За столом беседа сразу стала вертеться вокруг Татьяниного
литературного творчества. Антонина Прокофьевна и Лариса забросали ее вопросами,
и Таня добросовестно на них отвечала, рассказывала какие-то забавные истории,
шутила, пересыпала речь смешными словечками и неожиданными, но меткими
сравнениями. Мы с Сергеем сели рядышком на другом конце стола и вполголоса
стали обсуждать наши невеселые криминальные дела.
Надо отдать должное Сергею: он каким-то совершенно
непостижимым образом ухитрился выяснить, куда ходила Ольга Доренко в последний
день своей жизни. Оказалось, что какая-то ее московская подруга, узнав, что
Ольга едет сюда на кинофестиваль, попросила ее передать небольшую посылочку
своему дальнему родственнику. Вот к этому-то родственнику и ходила Оля в тот
день, когда опоздала на пресс-конференцию. Более того, Сергей, пока я с
постыдным эгоизмом лениво валялся на пляже, дозвонился в Москву, разыскал эту
подругу и узнал у нее адрес и имя родственника, которому предназначалась
посылка. Вот только навестить его он не успел, потому что договорился со мной
на восемь часов, а оказаться невежливым хозяином ему не хотелось.
За окном то и дело раздавался треск – ураганный ветер ломал
ветви деревьев в саду. Дождь лил стеной, и я плохо представлял себе, как мы будем
добираться до своей Первомайской улицы. Я то и дело растерянно поглядывал на
окно, за которым было темно и страшно. Заметив это, Лисицын поспешил меня
успокоить:
– Это пройдет примерно через час, Владислав Николаевич, вы
не беспокойтесь. Знаете, южные бури очень сильные, но короткие. Впрочем, как и
южные романы, – добавил он, усмехнувшись.
Я подумал, что та, похожая на ангелочка, стерва, которая
когда-то больно обидела Сергея, была, скорее всего, приезжей.
Сергей не обманул. Буря стихла даже раньше, чем мы успели
допить чай с вкусными пышными пирогами. Антонина Прокофьевна тут же распахнула
окна, и в комнату, где мы с Сергеем успели изрядно надымить, ворвался вкусный
влажный воздух, пахнущий морем, тиной и какими-то цветами. Уж не знаю, в каком
таком хитром месте сушила хозяйка нашу мокрую одежду, но к тому моменту, как мы
собрались уходить, все вещи были абсолютно сухими, так же, как и обувь.
Уже стоя на пороге, я, повинуясь непонятному порыву, сказал
Сергею:
– Дай-ка мне адрес того человека, которому Оля должна была
передать посылку. Я сам к нему завтра схожу, чтобы тебе время не тратить, а ты
займись окружением наших трех красавиц актрис.
Он посмотрел на меня с благодарностью и протянул бумажку с
адресом.
Домой мы возвращались той же дорогой: сначала по темным
улицам индивидуальной застройки, потом через шумный сияющий огнями многолюдный
центр города и снова по тихим немощеным улочкам.
– Танечка, я, кажется, нарушил ваш график.
– В смысле?
– Триста строк. Вы же их сегодня не написали из-за того, что
пошли со мной в гости.
– Значит, завтра придется сделать шестьсот. Не пойду
купаться, пока не сделаю, вот и все.
– Таня, это жестоко! – рассмеялся я. – Разве можно
так себя истязать? Приехать на море и запереть себя в четырех стенах.
– Вы не понимаете, Дима. Во-первых, это для меня
удовольствие, а не каторга. А во-вторых, не забывайте, это деньги. В
издательстве мне платят по двести долларов за авторский лист, то есть за
двадцать четыре страницы на машинке. Триста строк – это примерно восемьдесят
долларов, или в переводе на наши деревянные – триста пятьдесят тысяч. Сделала
триста строк – заработала. Понимаете? Очень стимулирует. И в-третьих, у меня
Ирочка. Она согласилась пожертвовать своей квартирой, чтобы я могла не разменивать
свою, только потому, что я пообещала ей заработать на новое жилье. И если я
ленюсь и не пишу, а Ира в это время стоит у плиты или стирает, можете себе
представить, как я себя чувствую.
