– Ты чо это? – он перехватил ее руку. – Лена!
– Любишь? – она дергала рукой, пытаясь освободиться, снова нацелить на него бьющий душ – брызги летели на пол, в зеркало, на коричневые батареи, капли ползли по стенам, по рисунку над унитазом. – Никогда мне не ври.
– Асю зарезали, – Витя разжал хватку, и ей показалось, что он плачет.
Глава 21
Двадцать восьмого сентября Виктор отправился в Москву. Похолодало, до станции он шел мимо скорбных деревьев, изо всех сил дрожавших, пытаясь отряхнуть бледный пушок, – всё-таки север Подмосковья.
Днем поползли туннелем под Пушкинской площадью, лопнула трубища под книжным магазином – пришлось тащить на себе газовые баллоны и электросварочный аппарат; потом, не заходя в аварийку, сунулись по соседству в Козицкий переулок в подвал дома, где сочилась прогнившая узкая труба; Кувалда всадил щепу и готово. После пяти вечера появилось еще дело – течь в ЦТП на Каретном Ряду.
Только вечером, уже часов в восемь, Виктор, оставив спецовку в шкафу, на этот раз не отпрашиваясь, вышел на улицу и поспешил к метро. “Я быстро, – думал он, – быстро, быстро я… Никто не хватится, а хватятся – отработаю”.
На выходе из “Краснопресненской” его оглушили крики и грохот и в оборот взяли два мента в фуражках: один вдарил в плечо, другой заскочил спереди, бешено крикнув: “П. дуй отсюда!” Рядом, пихая с боков, менты тащили куда-то во мрак старика со старухой. Справа шеренга в касках ритмично колотила дубинками по стальным щитам, слева кричали и свистели из толпы…
Он протиснулся между парнем в кожанке с красным пожарным багром и пожилым дядькой в широкополой фетровой шляпе, с черенком от лопаты и разбитым, в запекшейся крови носом. Люди на переднем крае держали кто что: палки и железяки, древки, обмотанные флагами. Дружный хор затягивал распевные кричалки.
– ОМОН, иди домой! – услышал Виктор и, охваченный тоской, выкинув кулак, вглядываясь в тучу, грохотавшую резиной о железо и наползавшую всё ближе, подхватил так громко, как мог:
– ОМОН! Иди домой!
Он отступил в ряды кричавших, потому что был вооружен только кулаками, но те, кто старался вырваться на передовую, локтями затолкали его совсем назад, туда, где возбужденно и зло жужжали голоса:
– Сволочи!
– Весь день били и гоняли!
– Бьют и бьют!
– У меня рука в синяках кровавых!
– Главное, целят в голову!
– Дубинка-то пружинит. Бьет два раза.
– Как два раза?
– Раз, и еще…
– Мужчине щитом лицо порезали…
– “Черемухой” травили…
– Ребят-комсомольцев в зоопарк загнали…
– Он не на ремонте?
– Там половина работает.
– Надо было клетку открыть и на этих скотов тигров выпустить!
– Или медведя белого!
– Во-во! Звери пьяных не любят, а от этих водкой воняет.
– Зверей на зверей!
– Водку “Кубань” жрут, им утром ящики завезли, товарищ видел.
– Ничего, Белый дом им покажет…
– Как медведь!
– Белый медведь!
– Белый дом в Америке, а у нас – Дом Советов.
– Надо же, депутатов за колючку… Она во всем мире запрещена. Алкснис сегодня объяснял: спираль Бруно называется. Наступишь на нее, закрутит всего, только автогеном вырезать.
– Свердловский ОМОН – главная скотина.
– Еще из Омска и из Нижнего…
– Полицаи! Лежачих бьют, зеленые гребут!
– Шесть долларов за час!
– Кому служат? Разве это власть? Жулики и воры!
– Проханов так и пишет: ВОР. Временный оккупационный режим.
– Все вклады украли! У меня на счету дача лежала…
– Изобилие… Гайдару бы мою пенсию, быстро похудеет.
– Порвать бы колючку ихнюю к херам…
– Какое? Близко не пускают.
– Хотят штурмовать.
– Пусть только сунутся. Их там угандошат.
– Сам бы стрелял!
Последние слова сказал Виктор – низким ненавидящим голосом.
Он ненавидел себя за страх, но еще больше тех, кто приблизился к толпе вплотную, грохоча дубинками.
ОМОН надвигался от метро, и люди ждали, а сбоку, возле сверкавшего пестрыми ромбиками клуба “Арлекино”, в нервных бликах неона тянулось оцепление, за которым всё было заставлено грузовиками, пожарными и поливальными машинами и, очевидно, дальше змеилась опасная колючка.
– Фа-шис-ты! Фа-шис-ты! – неслось от метро.
Железный грохот пропал, мгновение – толпа испустила вздох и зашаталась.
Виктор увидел, как мелькают дубинки, которые бьют уже не по щитам. Щиты загремели снова, нестройно, под встречными ударами. Вразнобой зазвякали каски.
Понеслись рыки и стоны, занялся бабий протяжный визг, под этот визг ряды ломались, перемешивались, началась давка, все одновременно рванули в разные стороны, заклинивая друг друга.
– Нет! Нет! – длинно вопила женщина в мохнатом сером платке.
– Русские, вперед! – надрывался кто-то.
Отряд в касках вошел в толпу, рассекая ее пополам, расчищая себе дорогу быстрыми взмахами. Несколько молочных фотовспышек… “Неужели и меня сейчас будут бить?” – со сторонним любопытством подумал Виктор. Он сощурился, различая детали и оттенки: серебристые щиты с круглыми дырками наверху, защитные бушлаты, синие бронежилеты, болотного цвета каски…
Вдруг ему показалось, что уверенными рывками омоновцы движутся прямо на него… Происходившее становилось всё непонятнее, донесся сбивчивый страшноватый треск раций. Боковым зрением он заметил, как возле оцепления, под неоновым светом клуба собирается другой отряд, в белых шлемах, разноцветных и живых из-за радужного сверкания…
Плотность толпы неожиданно сменилась простором, и он обнаружил, что большинство, выкрикивая лозунги, уже отступали по тротуару, некоторые, и он тоже, замешкались, не зная, что делать, кто-то рубился по-прежнему возле метро, сжавшись в кучку, из которой омоновцы выдергивали людей и волокли, осыпая ударами.
Виктор потерялся…
Он хотел ускользнуть, но вместо этого поднажал вперед и оказался перед запыхавшимся омоновцем – круглое усатое лицо багровело из тьмы. Усач крепко толкнулся щитом в грудь, и тут же плечо Виктора ошпарил пружинистый удар. И даже двойной удар, с подскоком.
Он еле удержался от крика (какая унизительная боль!) и метко, поверх щита, засадил кулаком в обвислые усы. Под костяшками, сдирая кожу (тоже больно, но славная боль), лязгнули зубы, этот лязг на мгновение отменил другие звуки. Виктор успел отдернуть руку, омоновец закрылся щитом и принялся вслепую махать дубинкой, но Виктор, увернувшись, гулко долбанул сапогом в его щит, как в ворота, и заорал:
