Белый дом был блокирован со всех сторон.
Виктор бродил, намокая и прислушиваясь к разговорам:
– Вы чья дивизия? Дзержинского? А кому служите? Где ваши чистые руки?
– Хватит, Дзержинский сам палачом был. Чека – на идише “скотобойня”. Теперь у сионистов Бейтар, главный там по фамилии Боксер! Эти штурмовать будут – никого не пощадят!
– Я воевал, видишь медали? Ты по какому праву меня не пускаешь?
– Мы за них голосовали, пусти!
– Не в депутатах дело, страну жалко.
– Всех выпускают, никого не впускают.
– Еще дворами можно пролезть.
– Они без света, без воды, без тепла…
– А мы, думаете, как живем? Улица Заморенова, дом три. Сначала телефон отрубили, теперь в холоде и темноте сидим. Сбой, говорят… Устроили нам всё, как в Белом доме. Дети плачут. Бабушка наша простыла.
– Жители чем виноваты?
– Сынки, за что вас купили? Хлеба пожуй, на, милый!
– В четыре утра парень на самосвале подъехал: два бетонных блока свалил. Теперь баррикада что надо, зубы сломаешь.
– Большая! Сколько ее строили! Всякую беду туда грузили!
– Фермер тысячу кур завез. То есть этих… цыплят…
– Не фермер, колхозник!
– Солярка у них кончилась. Съезд при свечах вели.
– О, чуете, костерком повеяло? Чуете, да? Это наши там. На земле спят… Никуда не уходят.
– Теперь Моссовет разгоняют…
– Их чего? Они ж первые демократы, все улицы нам переименовали: и Пушкина, и Чехова, и Горького…
– Уже и за демократов взялись. По телевизору вон у Любимова “Красный квадрат” закрыли.
– Скоро Невзорова прикроют.
– Депутаты в Останкино войти пытались, а их вытолкали…
– Про-пус-кай! Про-пус-кай! Про-пус-кай!
– Да не кричите вы, девушка, всё равно не пропустят.
Виктор, с отсыревшим хребтом и мокрыми ресницами, за которыми туманилось, как под чужими очками, шмыгая ноздрями, куда тоже забилась морось, пошел обратно к метро и поехал в аварийку.
– Давненько не виделись! – встретила Лида. – Никаких обедов… На вызов едь. Варсонофьевский.
– Мы же там недавно делали!
– То-то и оно. Так делали, что опять разорвало.
– Трубы ржавые.
– Я, что ли, виновата? Хорошо отдохнул?
– Неплохо, – Виктор чихнул в пятерню, вышвыривая накопившуюся влагу. – Только моей ни-ни!
– Я же говорила: баба завелась…
– Не, не баба никакая…
– А кто, мужик? – Лида вяло усмехнулась.
Виктор снисходительно махнул на нее рукой.
Появились заторможенный Мальцев и развязный 3якин, работать с ними он не любил, Валерка Белорус уже поджидал на улице за рулем.
Предстояла поганая история: ломать среди луж и дождя асфальт, доковыриваясь до бетонного короба, который тоже надо сломать, прежде чем заняться дырявой трубой.
Глава 20
На завтрак Лена испекла его любимые кабачковые оладьи. Виктора разбудил кисловатый доверительный аромат, вместе с невесомым дымком прокравшийся по ступеням и заползший под дверь. Можно было вставать. Это был запах ласки.
Весь день Лена и Виктор обтекали друг друга, разговаривая как-то непрочно, неуверенно, словно боясь, что мелодия лада, неожиданно найденная ими, может в любой момент оборваться. Таня (школы не было – суббота) не стала включать телек и деликатно ушла погулять.
– Как в Москве дела? – осторожно спросила Лена.
– Да что с ней будет?
Заговорили о будничном. Обсудили зарплаты в аварийке, за которые стыдно, и цены, которые скачут, потом зарплаты соседей (медсестры, газовщика, учительницы), потом Виктор похвалил оладьи:
– Ты в них, что ли, яблоко добавила?
– И лука немного.
– Лука? Не почувствовал.
– Совсем немножко.
– Сама терла? Устала? Хочешь, я тебе кабачок потру?
– Лучше спинку мне потри в ванной… – тихий смешок.
– Это я всегда, – он крякнул.
– Хочешь, запеканку сделаю – с сыром и грибами? Меня тут Ида угостила, а я у нее рецепт взяла… Объедение.
– Сначала грибы нужны.
– В лесу опят немерено было еще неделю назад. На любом пне. Народ корзинами носил. А сейчас не знаю… А помнишь – когда это было? – в позапрошлом, что ли? – мы с ведрами пошли. Два ведра полных набрали. А в прошлом году ничего не было.
– В прошлом вообще беда, Лен. Те, что были, все гнилые, жара стояла… С ведрами-то когда ходили, с нами еще Никифоров был… Жорка покойный… Только это не позапрошлый был… Он летом уже разбился позапрошлого.
– Значит, за год до того, – легко согласилась Лена.
– В этом году погода нормальная: и жара, и дожди – всего поровну.
– Поэтому и грибов много.
В сущности, им не о чем было говорить, но от этого они словно бы стали ближе. В гостиной Виктор сбросил штаны и майку, взял с буфета стопку газет и лег на диван с пожеванной ручкой – разгадывать кроссворды. Лена в мятом, с дыркой в подмышке шафранно-желтом платье свернулась на дочкиной тахте.
– О! Восемь букв! Система власти, сложившаяся после роспуска Государственной думы в 1907 году, – и он вывел почти по складам: – Третьеиюньская… Что? Что третьеиюньская? Слышала такую? Ле-ен!
Она, открыв глаза, пристально смотрела в тусклый потолок, где извивались темные трещинки, неприятные ей, как несколько седых паутинок, найденных недавно в волосах.
– Политика не надоела еще?
– Это не я, Лен, это здесь написано.
– На заборе тоже написано.
– Третьеиюньская…
– Не знаю я, – закрыла глаза.
– Монархия, Лен! – громко сказал Виктор. – Монархия!
– Таня, – вдруг сказала она расклеенным голосом, – подарок у меня просит.
– Какой? – процедил сквозь зубы, так что с закрытыми глазами поняла: грызет ручку.
– Компьютер. Этот… Компьютер “Спектрум”, вот. К телевизору подключаешь и играешь.
– Знаю, мне, что ли, не знать. А на фига козе баян? – спросил незлобиво.
– У Шмаковых уже такой есть. Наша чем хуже? Вить, давай скинемся… Да и мы поиграем. Иногда можно. Говорят, нервы успокаивает. Давай?
– Угу…
– Да?
– Если охота…
– Вить, пополам тогда скинемся?
– Валяй, мне не жалко. Я и сам мог бы сварганить. Процессор достану с контроллером и спаяю.
