– Кто там есть? – Клещ издал щелчок, кривя рот. – Три бабки, два деда, один красный флаг?
– Были бы нормальными людьми – вы забастовку объявили бы! – Виктор снова понял, что говорит нескладно.
– Забастовщик нашелся! Ты мне позабастуй! – Лида угрожающе взболтнула кофе, как будто сейчас плеснет.
Виктор встал. Он понял: надо ехать. Туда, в главное место города и страны. Но когда? Как отпросишься? По телевизору в предбаннике передавали новости: ужесточен проход граждан к Белому дому, район вокруг объявлен зоной повышенной опасности, боевикам раздают автоматы, показали баррикаду из мусорных ящиков и цветастый кружок старух, поющих “Голубой вагон”. Виктор смотрел и думал: надо туда. Он несколько раз выходил во двор, стоял на ступеньках один, прислушивался к ворчливому городу, как будто мог уловить митинговый отзвук.
После полудня на улице Чехова, недавно названной Малая Дмитровка, возле Ленкома прорвало трубу, кипяток потек по тротуару. Срочное дело, всё близко: трое отправились выковыривать трубу, а Виктор с Клещом рванули в ближайший ЦТП – перекрыть вентиль, не дожидаясь обходчиков.
– У бабы всегда такое, – делился Клещ, трусцой поспевая за Виктором. – Когда сиськи большие, жопы нет… И наоборот!
Виктор вышагивал, придав лицу героическое суровое выражение, без которого никак в такие дни. Ему казалось, что своим каменным лицом он нечто важное дает понять прохожим, а может, и самой осени.
– Одна баба моему дружку знаешь как нагадила? Она его жене приветик оставила. Жена пришла, смотрит: тампон чистенький. Хоть бери и используй.
– Виноват твой друг, – сказал Виктор. – В квартире не убирается.
– Так ты знаешь, куда она его дела? В фужер в шкафу засунула. А на Новый год достали фужеры и получили праздник…
– А он как отбился?
– На меня всё свалил. Сказал: ключи давал Крехову с любовницей.
Зашли в знакомый узкий двор, из глубины которого за красной каруселью и синей паутинкой проступало серое здание теплового пункта.
– У меня одна была… – Клещ не умолкал. – То даст, то не даст, то даст, то не даст. Достала. Как-то она ко мне в гости пришла. Ну, выпили мы с ней, ночевать осталась и стала приставать. А на меня что-то нашло, решил: сколько раз ты мне отказывала, откажу и я тебе. Потом узнал, она беременная была. От одного торгаша с рынка. На меня приплод хотела повесить, – он хлюпнул так, будто вгрызся в арбузный ломоть.
Виктор дернул дверь: замок, как водится, был сорван.
Внутри горел тусклый электрический свет.
Кто-то хрипел в конце помещения среди разнокалиберных труб.
Виктор помедлил, вглядываясь, коротко выругался и сбежал по ступенькам.
– Чего там? – Клещ семенил за ним.
Виктор на бегу вытащил и раскрыл нож, подскочил к человеку, сидевшему на корточках у стены, в несколько движений разрезал толстый ремень, соединявший шею с трубой.
Человек перестал хрипеть и, словно от прилива кислорода, вытянул ноги, грохнувшись задом об пол, и теперь шумно и трудно дышал с закрытыми глазами.
– Почернел как… – с отвращением, но сочувственно сказал Виктор.
– Да он негр. Эй! – Клещ отвесил удавленнику легкую оплеуху – голова дернулась, как мяч.
Они рассматривали человека, покрытого крупными ползущими каплями пота: негр как негр, выпуклый лоб, сплюснутый нос, пружинки-волосы.
– Трубой займись, – напомнил Виктор.
Клещ пошел вдоль стен, соображая, где перекрывать, и наконец пробормотав: “Она!” – заскрипел вентилем.
Негр открыл глаза, даже при тусклом свете очевидно красные.
Виктор не убирал нож.
– Что, жить надоело?
Сам не ожидая от себя, он с ненавистью махнул ножом, рассекая воздух. Негр резко прикрыл щеку ладонью, как будто его задело. Виктор, взяв нож по-новому, кинжально, выставив из кулака острием вперед, повел им возле чернокожей груди, вздымавшейся под белой футболкой, словно прикидывая, где у того живет сердце, – если бы тот дернулся, сразу бы накололся. Негр крутил глазами, он, кажется, боялся даже дышать, пытаясь замедлить сердечный бой и не искушать такую близкую сталь.
– Ты ж сдох почти, чо ты ссышь? – спросил Виктор.
– Е..ный ты в рот пидарас, – ласково в одно слово пропел Клещ, тесня Виктора и пристраиваясь рядом.
Негр водил глазами, глядя куда-то в далекие небеса, которых здесь не было.
Виктор спрятал нож в штаны:
– Не ссы, Капустин!
– Капустин? – Негр вдруг улыбнулся вопросительной улыбкой иностранца, показав редкие большие зубы.
Виктор ступил назад, оборвав грубую присказку и отводя глаза от этой улыбки, как от внезапного света.
– Где счастье-то раздают, скажи? – спросил Клещ с ожесточенным звонким презрением. – Ты чего такой довольный?
Негр не переставал улыбаться, будто сообразил, что улыбкой он может выставить этих двоих на улицу и спокойно удавиться.
– Ну, чо, тебе заняться больше нечем? – заговорил Виктор. – Что ж вы с собой делаете, люди? – Он начал приплясывать, действительно отдаляясь к выходу. – Сейчас дни такие… А он… Повеситься решил… Ты бы лучше пошел… не знаю… Автомат бы достал… Ельцина пришил… Помог бы нашей стране… Сколько мы вашей Африке помогали…
– Помогаль? – Негр одним рывком поставил себя на ноги.
– Ладно, Витек, кончай базланить, идем отсюда… – сказал Клещ нервной скороговоркой, удаляясь мимо Виктора к выходу. – Слышь, африкан, и ты дуй давай! Щас милицию позовем!
Виктор, остановив танец, ждал, поглаживая карман с перочинным ножом.
– Помогаль? – Крадучись, негр шел к нему и нес свою замершую улыбку, как открытое лезвие.
Он подошел вплотную, статный, немигающий. Булькнул горлом и выдавил сквозь улыбку:
– Предаваль!
– Чего? – не понял Виктор.
– Предаваль! – Негр перестал улыбаться.
– Кто тебя предал? Я? Ты откуда такой нарисовался? – Виктор, как бы соболезнуя, покачал головой.
– Мозамбик, – сказал негр с нажимом и неприязненно потер свое горло, точно отслаивая невидимую грязь. Жадным зевком он хватанул воздух. – Мозамбик! Самора Мойзес Машел! Слышал, нет? Он вождь был. Он много нам дал. Землю дал. Черные за черных воевали! Америка против. Вы нам помогали. Строили нам, танки давали. Вы за нас воевали. Ваши ехали, их стреляли, сожгли. Дима Чижов воевал. Я его знал. Хороший был, молодец. Деревня Шибушо. Там его убили. Мы вам верили. Верили, – повторил и облизал тугие темные губы, словно не веря, что они только что улыбались. – Я в Москве учился. Русских любил. Я любил! Все любили! Самора Машел любил! Убили его. Самолет упал. В гору попал. Машел живой был. Ему укол. Ядом его убили. Это ваш был самолет, советский был. Горбачев ваш такой! Стройки нет, танков нет, русских нет. Он большой человек был, Самора Машел. Ушца в Москве, знаешь?
