– Приветики.
– Здорово.
Виктор по-хозяйски навис над коляской, закрывая солнце, обволакивая густым запахом пива.
“Иэ-э-эх!” – вырвалось протяжное из-за ограды. Брянцевы разом повернули головы.
За серыми досками и колтунами оборванной малины, мелькая загорелой кожей и подпрыгивая, как лягушка, парень избивал подвешенную на турнике бордовую грушу.
– Нравится? – спросил Виктор.
– Спортсмен! – сказала Лена насмешливо, чему-то смущаясь.
– Хорошо тебе так сидеть: хочешь – книгу читай, хочешь – спорт показывают…
Виктор оскалился, и крепче пахнуло пивом. Ей показалось: кисловатый запах исходит от веснушек, сбившихся ему на блестящий нос.
– Скучно так сидеть, – сказала Лена.
– А как ты хочешь? Лежать?
– Никак я не хочу.
– Хочешь, собаку заведем.
– Козу еще скажи или корову! Сам видишь, я сейчас вся ребенком занята.
Он погладил круговым движением по зеленому коленкору коляски:
– Нагрелась! Как бы Таньку тепловой удар не хватил.
– Типун тебе.
– Солнце целый день жарит! А ты всё сидишь, сидишь… Кого высматриваешь?
– Тебя.
Они говорили отрывисто, под всхлипы и шмяканье за оградой.
– Ни с кем еще не познакомилась?
– А надо?
– Сама решай.
– С кем мне знакомиться?
– Тебе – и не с кем? Пока я на работе… Кого-нибудь в гости пригласи, не так скучно будет…
– Да не до знакомств мне.
– Как? Сосед вон какой у нас…
– Зачем он мне?
– Нужен, наверно, раз ты у забора села…
– Чего-о? – Лена опять перевернула журнал и наклонилась над буквами.
“С помощью солдат он туго пеленал Гришку для его последней колыбели, – писал Пикуль. – Распутина вязали столь плотно, что…”
– Как хоть его зовут?
– Я почем знаю, – зашелестела страницей.
– Не знаешь?
– Нет, не имею чести…
– Чести не имеешь?
Виктор пробрался сквозь строй крапивы к малиннику, оперся о перекладину, сухо захрустевшую, и призывно свистнул. Удары продолжались. Лена засмеялась. Виктор резко обернулся, пронзая ее острым взглядом, она сделала вид, что читает.
– Эй! Ты там оглох?
– А? – Паренек бросил грушу и в перчатках подошел к ограде.
– Как жизнь молодая? – Виктор не выпускал перекладину.
– Лучше всех!
– Ты живешь здесь, да?
– На лето к бабушке приехал… В институт поступил в этом году… На учебу скоро. – Запыхавшийся голос создавал впечатление, что он оправдывается.
– Первый курс? Не похож. Здоровый, как лось. А я чего тебя позвал… Как зовут?
– Денис.
– А я Виктор, Денис. Соседей надо знать! Мою-то, понятно, знаешь, она здесь день-деньской…
Паренек небрежно кивнул.
– Знаешь? – повысил Виктор голос.
– А?
– Лену мою знаешь, говорю?
– Не, а чо?
– А чо тогда киваешь?
– Мальчик, не обращай внимания, – сказала Лена громко. – Он у меня психованный. – И снова наклонилась над журналом.
– Как? – Виктор, забыв о пареньке, подскочил к ней.
– Так! – выдала она ему в тон. – От…бись от меня!
– Ты… – Он закинул руки назад, возбужденно щурясь. – При ребенке!
– Каком ребенке? Она понимает?
– Тварь!
– Ударь! Ударь меня! Только попробуй! Сразу с тобой разведусь!
Пискнула и заворочалась девочка. Паренек отхлынул от забора, испуганным бегом протопал по крыльцу, и наступила тишина.
Виктор не говорил с ней до вечера, утром убрел на работу. Вернувшись, заговорил как ни в чем не бывало. Значит, съел. С того раза она давала ему отпор. Войдя во вкус, стала вцепляться первая. Теперь они ругались всё чаще.
Виктор мог сгоряча убежать из дома, но быстро остывал и возвращался, а она от скандала к скандалу расставалась со страхом, что он ее бросит. Впрочем, завалы газет с кроссвордами, запахи пота и выпивки или привычка грубо хватать за волосы лобка – это всё осталось прежним и даже устраивало ее.
В ноябре их с Таней положили в пушкинскую больницу: у девочки несколько дней держалась непонятная температура.
Ближе к ночи в бокс зашел дежурный врач, рослый большеголовый кавказец. Двумя сжатыми пальцами потрогал спящей девочке лобик, перевел взгляд на Лену:
– Как дела?
– Укол сделали.
– Укол – это правильно.
Шагнул к другой женщине (развевались полы халата), похожей на изнуренную кенгуру, – она была с малышом, который ныл за сеткой и всё время выплевывал соску, погрозил ему пальцем, потом погрозил ей:
– Не спала, что ли, давно? Спать надо. На кого похожа! Ребенку не нужна мать-инвалид!
– Я не мать, я тетя.
– Тетя-инвалид! – И обратно к Лене: – Жалоб нету, мамаша? Голова не болит?
– У кого, у меня?
– Не у меня же. Себя не забывай, – заботливо окинул бархатным взглядом. – Давно болеете? Сколько температура уже? Пятые сутки? Ай-ай! Вирус такой поганый! Зайди в сто седьмой. Хорошие дам рекомендации. – Он лихо развернулся и вышел.
…Лена поскреблась в дверь, донеслось громовое:
– Да!
Вошла, попала в сумрак. Врач сидел перед красной лампой и что-то писал. Поднял голову, словно очнувшись. Выплыл из-за стола, роняя лохматые тени. Взял ее за плечи, усадил в дерматиновое кресло.
Впечатал ладонь в лоб и, не убирая, защелкал языком:
– Градусник не надо? Точно?
– У вас рука горячая.
– Нормальная рука. Нет, не нравишься ты мне. Смотри, заболеешь – домой отправлю. Я историю почитал. Значит, сыпь у нее?
– Сегодня… Покраснение. От антибиотика, сказали.
– А ты сама в порядке? Уверена? Хочешь, осмотрю?
Лена столкнулась с его глазами, мерцавшими на затемненном лице, и ощутила, как действительно покраснела среди сумрака.
Слабо сказала:
– Не хочу. Что с Танечкой, что-то серьезное?
– С какой Танечкой?
– Моей.
– A-а… Ты не переживай. Завтра будет лучше, завтра вспомни Сослана Эдуардыча. Я историю смотрел: там всё нормально, всё плохое у вас позади. Главное – ты теперь не подхвати ничего. Этот период самый заразный. Такая симпатичная… Тебе болеть нельзя. Больше кушать надо. Хотя… Что я говорю! Лучше не толстей. Вот сейчас в самый раз… Кр-расота! Слушай, ты расслабься… Будешь грустная – себя доконаешь. Дети любят веселых! – Лене показалось, что он говорит тост. – Кормишь еще?
