– Руцкой – президент! Руцкой – президент! Руцкой – президент!
Виктор кричал со всеми, и окна сверкали перед его глазами слюдяной, солнечной, сказочной надеждой.
Он стал пробираться, поглядывая под ноги: преобладала бедная обувь, затертая и запыленная.
Впереди торчали еще четыре палатки. Обогнув одну из них, где на полянке, освобожденной от асфальта, удивительно ладно пели “Катюшу”, он подошел к огромному стеклянному подъезду. Люди в костюмах, очевидно, депутаты, окруженные внимающей теснотой, о чем-то рассказывали, хотя над их головами продолжал греметь балкон. Внутри здания голубели рубашками милиционеры из охраны парламента. Поверх стекла были вывешены листовки, постановления и аршинная цветная карикатура, изображавшая Ельцина: чуб, багровый нос, скобы рта вниз, стрелы бровей, великанья бутылка, к которой тянулась изуродованная ручища без трех пальцев.
За столиком с табличкой “Медпункт” крупная женщина в белом халате постукивала по коробке с красным крестом. Стол с табличкой “Добровольческий полк” занимал молодцеватый дедок в камуфляже, над ним высился статный невозмутимый парень, тоже в камуфляже, с автоматом на плече и копной каштановых волос; у этого стола мялись несколько мужчин, и дедок, придирчиво сличая паспорта и лица, вносил их в толстую тетрадь, вроде той, куда записывали вызовы в аварийке. На третьем столе с табличкой “Для защитников Конституции” под надзором двух бабуль лежали яблоки, батон хлеба, связка бананов и стоял квадратный прозрачный ящик, наполовину заполненный деньгами. Виктор засмотрелся на них, как на рыб в аквариуме, а потом, пошарив в кармане, без жалости сунул в прорезь купюру, за расставание с которой Лена убила бы его на месте.
– …базируется европейская демократия, – поймал он обрывок речи и, привстав на цыпочки над теснящимся людом, увидел у стены худого мужчину с широким бирюзовым галстуком, золотыми очками и скупой темной порослью на лице.
– Кто такой? – спросил Виктор у стоявшего впереди сутулого юноши.
– Румянцев, – сообщил тот умным шепотом через плечо.
– А-а-а, – об этом депутате Виктор слышал.
– Сильный парламент, контролирующий исполнительную власть, есть признак любой уважающей себя демократии. – Депутат говорил лихорадочно, потирая длинные пальцы, как будто что-то раскатывая между ними.
– Чего ж Запад-то за Ельцина? – раздался чей-то немолодой ехидный голос. – Они ж демократы дальше некуда…
Румянцев нервно усмехнулся, порывисто развел руками.
– Вы погодите, люди дорогие, – вступила какая-то тетка в деловом темном костюме, возможно, сотрудница аппарата, – в конгрессе подписи уже собирают. Хотят Клинтону импичмент сделать. Чтобы нашего подлеца не поддерживал.
Вокруг недоверчиво зароптали.
– Свежо предание, а верится с трудом, – протянул всё тот же ехидный голос.
Следом загудело возмущенное:
– Своим умом проживем!
– Правильно! Нашли, кому верить! Врагам!
– Им волю дай, они нас всех здесь прикончат. На посольстве ихнем снайпера видали.
– Это, наверное, был журналист с камерой, – Румянцев улыбнулся быстрой дежурной улыбкой. – Давайте все-таки думать, что до снайперов дело не дойдет, да? Я считаю, задача простая… – Улыбку смял мокрый напор слов, и он снова зачастил: – Ельцин отменяет свой одиозный указ, дальше одновременные перевыборы президента и парламента и референдум, на который будут вынесены несколько вариантов Конституции. Согласны, да?
– Да! Да! – дернулось несколько неуверенных голосов; громче других поддакивала, энергично кивая, женщина в костюме.
– Не согласен! – выкрикнул кто-то, и тотчас остальные загудели:
– Какие выборы, если телевизор врет?
– Судить беспалого надо! И потом повесить!
– Кремль надо брать!
– Кремль успеем! Останкино!
– Останкино даешь! – выдохнул Виктор, вдохновенно, но некрепко ударив пятерней по сутулому плечу перед собой.
Потом двинул правее. В окружении публики стоял депутат Бабурин, благообразный, с аккуратной испанской бородкой, внимательными лукавыми глазами и седой прядью в шевелюре. В нем был столичный артистизм, речь круглилась сибирским говорком:
– Они сами себя загнали в угол. Ночью нам отключили все телефоны. Утром сюда, в Дом Советов, пришли наши режиссеры Михалков и Говорухин. Депутаты едут со всей страны, их задерживают, снимают с поездов и самолетов, но кворум мы соберем.
– Сергей, Сергей, – настойчиво позвала девушка в платье, голубевшем из-под брезентовой штормовки, с увесистой русой косой, стекавшей на грудь. – Вас бы вместо Хасбулатова!
Люди зашумели, перебивая друг друга, выплескивая заветное:
– Дело говорит!
– Сереженька! Возглавьте съезд!
– Давно пора!
– Уберите Хаса! Сразу победим!
Депутат зарозовел, сделал шажок назад, прислонился к стене, его бородка, казалось, чуть посинела:
– Это на усмотрение корпуса…
Виктор взял еще правее и уткнулся в толпу под знаменами: митинг продолжался, речь с балкона держал легендарный Анпилов. Тут было красным-красно от знамен. Все замерли, высоко запрокинув лица, как будто кровь пошла носом. Виктор тоже поднял голову, и красная материя накрыла ему лицо.
– Товарищи! – Виктор мотнул головой, отгоняя знамя, и увидел на балконе приземистого человека в боксерской стойке. – Да здравствует вооруженное восстание, товарищи! И я говорю Руцкому: Александр Владимирыч, не томи ты народ, раздай оружие! – Оратор тянул звуки натужно и исступленно, точно бы что-то наматывая на свой кулак, крутившийся бесперебойно. – Товарищи! Но и пока не теряем время! Готовьте коктейли Молотова! Ничего и никого не бойтесь! С нами шахтеры, чернобыльцы, моряки! С нами Ленин, с нами Сталин, с нами Молотов, Пушкин и Маяковский!
Вокруг захлопали, заревели.
– Ав-то-мат! Ав-то-мат! – кричал и подпрыгивал, словно надеясь взлететь, мужичок в застиранной хэбухе и ржавой каске, похоже, времен Великой Отечественной.
Виктор выпутался из объятий знамен и начал обходить толпу. Он пробирался по опушке митинга, где ему вручали листовки, быстро наполнившие все карманы, а заросший волк из “Ну, погоди!”, пахнущий каким-то сладким алкоголем, отдал за горсть монет брошюру-летопись “Откуда есть пошла русская земля”, которую пришлось сложить вдвое.
Он вышел в конец площади к длинному зданию типа спортивного комплекса с белым первым этажом и шоколадно-коричневым вторым. Под крышей гнездились узкие окошки, вдоль фасада чем-то черным и острым, будто углем, были ровной прописью начертаны заклинания. Виктор прочитал справа налево, медленно проходя: “Душа не в США”, “Мэр – вор!”, “Ерин, кому ты верен?”…
Угол дворца уходил ввысь, в космос, массивный и фантастический, как опора древнего величественного храма, и закружилась голова, когда глазами пополз по мрамору к небу. Вырываясь из головокружения, заставил себя сделать несколько сильных глубоких вдохов наперекор потерянности и недосмотренным снам.
