– Как ваша фамилия? – На диктофоне загорелся зеленый огонек.
– Ермаков.
– Кто вы, откуда?
– Офицер, из Таллина, – усач равнодушно пожал плечами.
Через несколько минут, разбрасывая ярко-голубые всполохи, к ним прорвалась скорая и остановилась в нескольких метрах.
– Раненые есть? – крикнули из открытой двери.
– Есть! – откликнулись все.
Скорая развернулась, попятилась задом и подъехала вплотную, прикрытая грузовиком, правда, сейчас по ней не стреляли. Внутри горел свет, лежало тело, на полу была кровь.
Загрузили седого, Олеся забралась сама, опираясь на Виктора. Женщина в пуховом платке занесла ногу, влезая следом.
– Вы куда? – санитар мягко отодвинул ее. – Мест нет.
– “Эхо Москвы”, Союз журналистов, – дымчатый наскочил, распахнув корочку.
Усач угрожающе поднял автомат и пригласительно мотнул головой:
– Так, быстро все туда. Я сказал!
Подталкивая друг друга, они набились внутрь.
– Вы сделайте что-нибудь, – забормотал Виктор, удивляясь, какой санитар молодой, лет восемнадцати.
– Что мы можем в такой тесноте? Ща жгут наложим резиновый. – Тот посмотрел сквозь него и, подавшись вперед, надрывно, по-гусиному крикнул: – Склиф!
Несколько градин звонко ударили по капоту.
Человек с марлевой повязкой, закрывавшей половину лица и набухшей клюквенно-красным, отчаянно захохотал.
– Что это он? – тревожно спросил журналист.
Ему не ответили. Марля скрывала лоб, глаза и нос, был только рот, из которого рвался хохот, заливистый и дурной…
– Чего смешного? – спросил мальчонка с осуждением.
– Весельчак чертов, – добавила женщина в платке.
Усач хмуро поправил автомат между ног.
Человек хохотал от души, как будто пел, раскатисто и мощно, заглушая мигалку и выстрелы.
– В голову попало, бывает, – санитар наклонился, рукавом халата вытер пену с перекошенного прыгающего рта. Хохот вдруг оборвался.
– Держись! – сказал Виктор, гладя Олесины темные волосы. – Мы найдемся! Мы скоро встретимся! Ты очень смелая! Очень!
По крыше лязгнуло, и все инстинктивно пригнулись.
– Королёва проехали? – осведомился усач. – Королёва, говорю, проехали? Тормози! – громко скомандовал он. – Тормози! – Скорая остановилась. – Ну, я пошел.
Виктор бережно передал Олесю санитару, поцеловал ее и, крикнув: “Я к тебе в больницу приеду!” – выпрыгнул из машины. За ним мальчонка, бородач, журналист, и лишь женщина в мохнатом платке решила уехать подальше.
Виктор не знал для чего, но, как и все, потопал обратно – в сторону выстрелов.
Через минуту он спохватился: наверно, нужно было сопроводить Олесю до Склифа.
Люди стояли группками или шли – из Останкино и в Останкино. Ему попался старик, который, шаркая и горбясь, брел оттуда, придерживая правой рукой перебитую левую.
На обочине стоял черный мерс, из открытого окна донесся лихой голос:
– Братва, ментов валят! Погнали за стволами!
Когда, растеряв спутников, Виктор вернулся к телецентру, там лупили уже из второго здания, где сегодня всё начиналось, на что щедрее стали палить из здания напротив.
В роще, за которой, чуть посеребренная прожектором, скользко мерцала башня, просматривалась толпа. Виктор свернул туда, где было темно, гудели голоса, кто-то спорил, и сразу попал в кружок парней; тут же на палых листьях стояли бутылки с длинными светлыми кляпами.
– Бутылок бы еще, мало бутылок, – досадливо произнес парень в кожанке, сидевший на корточках. – Знал бы, заранее ящик привез. Твою мать, ни одного ларька рядом.
– А эти где нашли? – спросил Виктор, желая хоть мысленно поучаствовать в деле, в котором он бы, без сомнения, участвовал, если бы всё это время не пролежал у стреляющего здания.
– Панков разных к метро гоняли.
– А бензин?
– Бензин из машин, тормозили и сливали. А ты с какой целью интересуешься? Сам-то кидать будешь?
– Буду, – не задумываясь, подтвердил Виктор, и вдруг заметил на своем плече ядовито-красный огонек лазерного прицела. Порывисто осалил себя по плечу – гадкое насекомое! – но огонек переполз на другого.
– Надо продержаться, родные, – бодро сообщил окающий голос. – Скоро наши войска подойдут, врежут им крепко!
– Войска? – переспросил Виктор.
– Туляков ждем, – заученно проговорила старушка рядом. – От Тулы путь неблизкий.
Шшшух…
Острый звук тугого ветра прилетел сквозь ветки и листья, и человек, темневший через двоих от Виктора, пронзительно ахнул и упал.
Шшшух… Снова упало тело.
Шшшух… Новый вскрик и немедленный стон…
Люди разбегались, сталкивались, пластались. Виктор врос в дерево, прижимаясь губами к выпуклой коре.
– Снайпер!
– Снайперы!
– Снайпера!
– Откуда бьет?
– С башни! – крикнул он в темноту, и какая-то женщина взвизгнула от его догадки.
“Он нас видит. Он нас всех видит. У него прибор ночного видения, – лихорадочно соображал Виктор. – Они нас видят. Их может быть сколько угодно. Смерть меня видит”.
– Зассали? – злобно спросил парень в кожанке, поднявшись с корточек. – Думали, война – это в киношке? Ну чо? По бутылочке, и вперед!
Он первый взял бутылку, взболтнул, подкинул, поймал и, насвистывая, пошел между деревьями.
Из тьмы, воровато крадучись, пригибаясь, возникали силуэты. Бутылки пропадали одна за другой. Виктор шагнул от дерева широко, раз, два, сердце чуть не разорвалось от того, с каким – шшшух – шуршанием он поддел невзначай ворох листьев, поклонился до земли, схватил, прочитал этикетку: “RADONEJ”.
Восемь теней с бутылками стояли на опушке, держась друг от друга на расстоянии метра, и перекидывались матерком.
– Вот ты где! – Виктор узнал щекастого мальчонку в каске.
– Идем, что ли? – нетерпеливо и ознобисто сказал, приплясывая, кто-то долговязый, кто даже в темноте выглядел странно. – Я рубашку не пожалел последнюю, всю на лоскуты порвал. – Виктор, сощурившись, увидел, что у него темный пиджак наброшен на голое тело.
– Я туда, за Наташку мстить, – сказал человек в кожанке железным тоном и показал на техцентр. – Лучше вместе подходить. После эти гады начеку будут. Техника простая: темнота – друг молодежи, под фонари не лезем. Значит, подошел, поджег, размахнулся, кинул. И беги без оглядки.
– Я ж не курю, – спохватился Виктор. – Огня-то нет.
