– Помогай вам Бог! Очистим от скверны… Помогай Бог! – вдохновенно бормотал кто-то на ходу, осеняя встречных быстрой рукой; мелькнула рыжеватая бородка и фиолетовая шапочка, Лена узнала священника Глеба Якунина.
Она переместилась к костру. На дощатых ящиках сидела патлатая молодежь, и тот самый мальчишка, что выдал ей ленточку, теперь, наклонившись над огнем, резко лупил по струнам:
Солнце мое, взгляни на меня,
Моя ладонь превратилась в кулак,
Но если есть порох, дай и огня…
Он запрокинул к темному, полному могущества небу бледное лицо, нечистое от мелких волосков, и под сникающий перебор струн вся компания заорала хором: “Вот так!”
Костер кашлял и плевался, жирные искры взлетали высоко, по кругу ходила бутылка портвейна.
– Прикиньте, гражданская война. Половина Москвы за нас, другая за них… – задумчиво прощебетал юнец в маленьких, словно бы ненастоящих очках, смешно сидевших на толстом носу.
– Да чо Москва… Шире бери – страна! – луженой глоткой вывела бокастая девица.
– У меня дед терминатор, – паренек с гитарой ласково ворошил комок лент, лежавших подле него, – коммуняка упертый, под Самарой живет… Хорошо, здесь нет его, вдруг бы его завалили. Или он бы сюда на тачанке явился, внука своего проучить.
– Я тебя породил… – гоготнул кто-то.
– Оружие подвезти обещали, – серьезно сказал тот, что в смешных очках. – Главный по оружию у нас Шойгу. Я фамилию запомнил.
– С Шойгу уйдем в тайгу! – Это загоготала девица с упитанными боками, которые туго округлялись, как боксерские груши, под ее косухой. – Слушайте, а ведь не шутка: реально могут своих начать убивать. Отцы сыновей, ну и так далее… Белые на красных. Мы тут, считай, белые.
– Могут, – от кивка смешные очки сползли на квадратный кончик носа. – В темноте не разберешь… Если очередями, многих можно зацепить…А у кого-то родня есть за этих?
– Дед не ходячий, – успокоил всех гитарист. – Он у себя в деревне, лука наестся и дрыхнет.
– У меня нет! – крикливо открестился шкет и, распахиваясь на огонь, ненароком показал оранжевую подкладку дутой черной куртки. – Все наши за Ельцина!
– Семья без уродов! – Девица решительно поправила бревнышко в костре длинным голым шампуром.
“Где тебя носит, урод?” – думала Лена, стыдливо отходя к другому костру, разведенному поодаль на углу Камергерского переулка; там бард с сухим горбоносым лицом, похожий на старинного лорда, выводил женственно и нежно: “Другие берега, глубокие снега”. Она слушала песню, покачиваясь в такт, как еще несколько женщин, после хлопала, а сама всё это время думала и думала. “Какая же ты сволочь, Витя Брянцев. Это из-за тебя я ночью здесь. Из-за тебя. Но какие благородные люди… Не такие, как ты, дубина”.
Бард сделал громче радиоприемник, вокруг зашикали, замолчали. В Останкине выстрелил гранатомет. Боевики начали штурм и захватили два этажа телецентра.
…Виктор с нажимом потер глаза.
– Парни, вы где гранатомет взяли? – спросил кто-то сурово.
– В гостинице “Мир” подобрали, – ответил тонкий голос.
– А что не так? – спросил другой голос, тоже тонкий.
– А то, что у тебя колпачок не снят с гранаты. Дай лучше мне, я в ментовке служил.
Зачем он тут сидит на жестком краю клумбы? Он словно бы потерял на минуту нить событий, возможно, из-за нахлынувшей усталости. Без оружия… Нелепая безоружная мишень… Или он такой идейный? Да нет, не такой. Здесь большинство наверняка идейнее. Или большинство, как он? Закрутило, завертело, занесло…
– Олесь, а знаешь, на Луне отпечаток моего пальца есть.
– Что за бред? – она фыркнула.
– Послушай, я пальцем в краску, и… луноход на Луну…
– А ты чудак, – сказала она настороженно, слегка отодвигаясь.
– Чудак от слова “чудо”.
Возле подъезда словно объявили антракт во мгле, оживляемой фотобликами и слабо подкрашенной фонарями. Макашов с тремя автоматчиками куда-то ушел.
Виктор прижимался к Олесе теснее и то и дело, закрыв глаза, погружался в вязкую полудрему – сказывались бессонница прошлой ночи и сегодняшний день, не сравнимый ни с какими другими днями. Как много времени прошло с той минуты, когда ему предложили мясо в поезде! Семь часов? Двадцать лет? Сто лет? Вот что значит – время не впустую. Здесь, должно быть, есть какой-то секрет, тайна бессмертия.
Веки его сами собой распахнулись от огненной вспышки.
Загрохотало – под ногами гулко подпрыгнула земля.
Схватив Олесю в охапку, он инстинктивно упал вместе с ней. В ту же секунду на них обрушился шквальный огонь.
Вжавшись лбом в бетон клумбы и давя Олесин мякотный затылок, Виктор слышал: толпа с воплем бежала прочь. Стрельба не затихала ни на мгновение: бил пулемет – та-та-та, строчили автоматы – тыр-тыр-тыр. Робко приподняв голову, он увидел во множестве летящие из здания сияющие линии трассирующих пуль.
– Ты как?
– Нормально, – шепнула Олеся.
За широкой клумбой слева от них притаился мужик, молчавший и так же, как Виктор, загнанно сопевший, потом к ним переполз еще один, о чем-то по-своему хныкая. “Иностранец”, – определил сосед.
Через несколько минут стрельба немного ослабела.
Виктор опять приподнял голову: в жидких перламутровых лучах фонарей под секущими перекрестными пулями, бросавшими возле подъезда мигающий отсвет зарниц, застыли тела, некоторые вповалку. Всё было густо залито кровью. Крупно и неестественно, как-то очень значительно, выглядели мертвые головы. Он узнал лежавшего на боку студента-ботана, а совсем близко от клумбы увидел Наташу и Алешу. Да, это были они – вместе лежали навзничь, Наташа раскинув руки. Ближе к дверям валялись гранатомет и несколько видеокамер. Кто-то в бушлате привстал, кашляя, и тотчас, как по наитию, глянув выше, Виктор увидел в оконном проеме черную фигуру с вытянутой рукой – сквозь грохот стрельбы прорвался характерный сухой выстрел пистолета. Человек в бушлате дернулся и замер. Это получилось как в кино, легко и просто.
Стрельба прекратилась, и сразу отовсюду вокруг зазвучали стоны – разнообразные, как храпы: протяжные, сильные, скупые, тихие…
– Май френд Отто! О, май гад! – зачастил крайний за их клумбой. Вдруг, выкинувшись из-за укрытия, он побежал к груде тел, размахивая белым носовым платком: – Пресс! Пресс!
Благодарно махнув платком темным окнам, нагнулся, обнаружил нужное тело, приподнял, закинул на себя и потащил. Раненый начал постанывать – это был седой фотограф, у которого Виктор узнавал время.
С другого угла к подъезду метнулись двое в белых халатах, похожие на привидения:
– Не стреляй! Скорая!
Виктор, встав на колени, выставил голову полностью, чувствуя ее большим всклокоченным цветком на потном стебле шеи. Он увидел: тела зашевелились, живые ворочались под мертвыми, расползались от здания.
