– Ты что? – Он стоял в полутемной прихожей, левый носок пропитывала липкая влага, и смотрел на нее, сидевшую за столом в кухне, откуда раздраженно пахло подгорелой картошкой.
– Насвинячил, сам вытирай…
В дверях гостиной показалась заспанная Таня, небрежно уронила: “Привет” – и скрылась в музыкальном шуме телевизора.
– Оглох, да? – Лена повысила голос. – Взял тряпку – и вытер за собой. Не можешь, да?
– Ты почему кричишь на меня?
– Да потому что мне надоело всю жизнь за тобой убирать.
– Ты о чем, Лена?
Она застала его врасплох: он не находил в себе сил ни рявкнуть, ни замахнуться, ни послать ее. Он стоял беззащитный, в пивном носке и пытался понять, что случилось.
– Слушай сюда, – хрипло сказал он. – Ты никогда со мной так не говорила. – Отнес бутылку под раковину, запихнул в ведро.
– Ты где был?
– На работе.
– Думаешь, я телевизор не смотрю? Твою рожу не узнаю? Всё показали. Как вы машины жгли, как милиционеров били. Ты чем занимаешься? Думаешь, позволят вам такие художества? В новостях показали. Люди как люди, в ужасе полном. И только один урод несчастный орет, убивать зовет, ругается, глаза выпучил. Видишь такого в телевизоре и думаешь: Господи, скорей бы пристрелили такую собаку бешеную. А стыд-то в чем – это же муж. Муж мой… Света звонила – возмущалась. Таньке теперь как в школу ходить?
– Лен, да так получилось, я там, считай, мимо проходил.
– А мне что обещал? Ни ногой туда!
– Я не нарочно, правда. У наших спроси. Там в переулке вызов был. Не сдержался, наговорил от души в этот… микрофон… Но я работаю и работаю. Как обещал…
– Обеща-ал? – вкрадчиво переспросила она.
– Ага, – буркнул, угадывая, но еще не распознавая подвох.
– И где же ты в прошлое дежурство всю ночь шлялся?
– Я? – Виктор сглотнул пивную слюну, а в ушах у него уже звенел вопросительный возбужденный бабий вскрик: “А?” – Лена, обожди, ты потише давай.
– Думал, не узнаю? Мне Лида всё рассказала. Как ты к бабе бегал, пока другие работали. На всю аварийку опозорил. Выгонят – сам себя корми. Или пускай твоя кормит…
– Моя? Кто? – Солнечный свет перед глазами мигал, Виктор поймал себя на том, что часто моргает.
– Меня спрашиваешь? Тебе знать лучше.
– Обожди, не кричи. Таня дома…
– Таню вспомнил. Пусть слушает. Чтобы потом не удивлялась.
– Лена, я всё объясню. Сейчас. Да, я немножко… обманул… Лена, но я ни с какой… бабой… К Белому дому ходил. Вот. Поняла? Я сам не рад, но не мог я по-другому…
– Ты же слово мне дал.
– Виноват. Ходил. Ты не веришь? Хочешь, всё подробно расскажу? На баррикадах был…
– Ну, неужели? – протянула она издевательски. – Прям у самого Белого дома?
– Ага.
– Ты меня за дуру держишь? Или я ничего не знаю? К вашему дому сраному не проедешь, не пройдешь. Окружили, как чумных.
– Я туда под землей…
– Хватит, – она глухо шлепнула ладонью по неприбранному столу. – Самому врать не противно?
– Ты! Ты человек? Или гадюка? – Он бросился вверх по лестнице.
С третьей попытки, поцарапав срывающимся ключом, вскрыл сейф, выхватил початую бутылку “Рояля”, крутанул железную крышечку и с порывистой решимостью самоубийцы глубоко вогнал горлышко, как дуло. Затошнило, но, не задерживая во рту (проверенный прием), ливанул спирт прямо в глотку и всё равно задохнулся, сел на пол, отфыркиваясь.
Встал, опираясь на угол сейфа, заваленного опилками, гвоздями, журналами, спустился в кухню, прижимая к подмышке красную бутыль. Наклонился над женой, допивавшей кофе, – она даже не пошевелилась, как будто его не замечая. Он переступал с ноги на ногу, большой палец торчал из мокрого носка, прорванного ногтем. Громко поставил бутыль на стол:
– Будешь, нет?
– А буду!
Достал рюмку, наполнил, подвинул жене. Она опрокинула спирт в кофе. Налил в чашку воды из-под крана и наполовину разбодяжил. Выпили не чокаясь. Взял краюшку черного, макнул в соль, зажевал.
– Пить мне запрещаешь? Так вот, назло тебе выпью.
– И выкатишься отсюда…
– Ого, как запела! И как ты, интересно, меня выкатишь?
– Найдется, кому помочь. – Твердо, с недобрым весельем глянула, и у него почему-то застучало сердце.
– Кому?
– Мало ли, – она колебала приподнятыми круглыми бровками. – Есть охотники…
Виктор взвился, растопырив пятерню, и через стол потянулся к лицу, бесконечно знакомому, с меленькой родинкой на нижнем веке, точно бы желая скомкать, сорвать, как маску.
Лена отпрянула, отскочила к окну, а он, моментально выдохшись, уже обвис ручищами.
В кухню заглянула Таня:
– Вы мне компьютер когда купите?
– Спроси у него, – Лена устремилась из кухни в прихожую и пробежала по ступеням в сад.
Виктор, будто очнувшись, рванул за ней, слыша за собой преследующее дыхание дочери.
Жена стояла у козьего загона, оглаживая занозистую стену. Он сделал несколько шагов и понял, что стоит в одних носках.
– Все играют, я одна без компьютера, – сетовала Таня с крыльца. – У вас получка была. Вы мне купите или нет?
– Нет больше нашей Аси… Нет больше Аси, зарезали Асю… Асю забудь! – говорила Лена напевно в такт поглаживаниям.
– Ты что, опьянела? – испугался Виктор.
Ощутил внезапно, что на нем не носки, а прилипшие листья и он, деревенея с пальцев ног, врастает в землю.
– Как зарезали? Кто зарезал? – Он услышал в Танином внезапно бойком голоске слезы и не стал оборачиваться. – То-то молока мне давно не давали.
– Это твой папа не захотел, чтобы она жила с нами!
– Я, что ли, ее резал? Мне ее разве не жалко? Лена, успокойся уже.
– Из-за тебя отдали. Тебе никого не жалко. Ой, ну разве ему до козы? Он великим делом занят, ждет, когда всех нас перережут.
– Великим делом! – Виктор пошел на нее, осторожно ступая. – Да, я великим делом занят!
– Как ты в такую шайку попал? Свезли убийц отовсюду, из горячих точек, из Абхазии, из Карабаха. Откуда еще, забыла.
– Это телевизор тебе врет. Там люди нормальные. А останется Ельцин – так и будем американской колонией.
– Ельцина народ выбирал, с ним ребята молодые, образованные. А ты что, по сталинским лагерям соскучился?
– Опять начала? – Виктор, продавив ворох листьев, попал ногой в вязкую слякоть, выдернулся, отекая холодной грязью. – Это они лагерь устроили в центре Москвы!
