— Мадам, вам лучше покинуть отделение, — обращается к женщине охранник, — в противном случае я буду вынужден вызвать полицию.
— Никого вы не вызовете. Я ничего плохого не сделала. Я приехала из самого Детройта и никуда не уйду, пока не увижу ребенка. Слышите вы меня?
Бог мой! Я заворачиваю за угол и прижимаюсь к стене. Неужели это и есть мать Санкиты? Шаги становятся отчетливее.
— Не смейте меня трогать! Я могу и в суд подать, ублюдок!
Через секунду я вижу ее лицо с налитыми кровью блеклыми серыми глазами и чувствую легкий запах табака. Игнорируя грязную брань, охранник хватает женщину за руку и тащит в сторону лифта. Она вырывается и впивается в меня взглядом. Я непроизвольно отступаю в сторону. Неужели она меня знает? Знает, что я буду мамой Остин? Меня пронзает страх.
Охранник вцепляется женщине в руку и ведет к лифту. Она поворачивается и вытягивает шею, стараясь не упустить меня из виду. Ее лицо похоже на овсяную кашу, изо рта вылетают невнятные ругательства. В голове всплывает сказанная Санкитой фраза: «Но я-то знаю, почему она не проснулась, когда братья кричали. Я вернулась из школы и все выбросила в унитаз, не хотела, чтобы нас отдали в детский дом». Ее мать наркоманка или определенно была ею.
— Что уставилась, сука? — выкрикивает женщина.
Мое сочувствие к ней мгновенно исчезает, его место занимает незнакомое, первобытное, должно быть, это материнский инстинкт, но я твердо знаю, что смогу сделать все — умереть или убить — ради будущего счастья Остин. Оторопев на некоторое время, я с гордостью начинаю привыкать к новому чувству.
Глава 27
Неонатальное отделение гудит от разговоров. Ладонна берет меня под локоть и отводит в угол.
— У нас проблемы, — шепчет она.
— Мать Санкиты? — спрашиваю я, зная ответ.
Она кивает и опасливо оглядывается по сторонам.
— Тиа Робинсон. Она была такая пьяная или… еще что, но она едва могла говорить.
В душе зарождается неприятная тревога.
— Она приходила к внучке. — Ладонна произносит эти слова таким тоном, словно эта идея должна поражать абсурдностью.
Я обхватываю себя руками, стараясь сдержать поднимающуюся к горлу горечь.
— У нее есть шанс получить ребенка?
Ладонна пожимает плечами:
— На моей памяти случалось и не такое. Если появляются родственники и заявляют свои права на ребенка, то, скорее всего, они получат положительный ответ. Властям меньше хлопот.
— Нет! Только не Остин. Я не позволю. Это мой ребенок. Я же говорила, это последняя воля Санкиты.
Ладонна хмурится:
— Послушай, я понимаю, но от твоего мнения ничего не зависит. Ты говорила с Кирстен Шеринг, нашим социальным работником?
— Нет, — внезапно растерявшись, признаюсь я. Действительно, почему я решила, что усыновить эту бездомную сироту будет проще простого? — Я разговаривала с женщиной из социального обеспечения и собиралась встретиться с социальным работником больницы в ближайшее время, но я так занята с Остин.
— Я немедленно позвоню Кирстен и узнаю, когда она сегодня свободна.
Ладонна скрывается за дверями кабинета и вскоре возвращается с листком блокнота в руке.
— Она уходит на совещание, но готова встретиться с тобой завтра в четыре. Вот, второй этаж, кабинет 214. — Она протягивает мне листок. — Я все записала.
Сжавшись от ужаса, я смотрю на клочок бумаги.
— Скорее всего, тебе предстоит бороться. Миссис Робинсон настроена забрать себе внучку.
— Зачем? Она и от дочери отказалась.
Ладонна тихо фыркает:
— Все не так просто, как тебе кажется. Ей нужно материальное подспорье, а Остин будет получать почти тысячу долларов до восемнадцати лет.
Перед глазами темнее от невероятного, животного страха. Эта женщина одержима идеей забрать у меня ребенка по старым как мир причинам. Впрочем, она мать Санкиты и бабушка Остин. А я просто учительница, знакомая с ее дочерью всего пять месяцев.
Следующие два часа я провожу за ширмой с Остин на руках.
— Знаешь, малышка, какая ты сильная девочка? Мама тобой так гордится.
Остин поднимает крошечные кулачки, зевает и снова закрывает глазки. Я смеюсь от умиления и глажу ее по спине.
— К вам посетитель, Брет, — внезапно раздается голос за спиной. — Он ждет в комнате для посетителей.
Я открываю дверь, ожидая увидеть Герберта, но в кресле сидит мой брат.
— Джоад? Что ты здесь делаешь?
— Последние две недели тебя можно застать только здесь. — Он встает и целует меня в щеку. — У тебя появилась маленькая подружка? Кэтрин с восторгом разглядывает присланные тобой фотографии.
— У меня неприятности. Сегодня приехала мать Санкиты и хочет забрать девочку. — При воспоминании о случившемся на меня накатывает паника. — Этого ведь не случится, Джоад! Я ей не позволю!
Брат молчит, и на лбу появляется глубокая морщинка.
— Как ты собираешься ее остановить?
— Я удочерю Остин.
— Пойдем выпьем кофе. — Он берет меня под руку. — А еще лучше — поужинаем. Когда ты последний раз ела?
— Я не хочу есть.
Джоад качает головой:
— Пойдем. Надо поесть, заодно все мне расскажешь. — Он обнимает меня за плечи, но я вырываюсь:
— Нет! Я ее не оставлю. Та женщина может вернуться и забрать Остин.
Джоад смотрит на меня с тревогой во взгляде:
— Приди в себя, Брет. Ты же на черта стала похожа. Сколько часов ты спала за эти две недели? Младенец никуда не денется. — Он поворачивается к медсестре за стойкой: — Мы очень скоро вернемся.
— Скажите Ладонне не сводить с Остин глаз! — кричу я, пока брат заталкивает меня в кабину лифта.
Я сижу в кафетерии больницы, передо мной принесенный Джоадом оранжевый поднос с тарелкой спагетти.
— Ешь. А в перерывах будешь рассказывать мне, что собираешься делать с ребенком Санкиты.
Мне не очень нравятся слова «ребенок Санкиты», но судьба Остин еще не решена. Размотав салфетку, я беру в руки вилку. При виде спагетти мой желудок отчаянно протестует, но я решительно принимаюсь за еду. Мне приходится прикладывать немало сил, чтобы жевать и глотать. Промокаю рот бумажной салфеткой и опускаю вилку.
— Это мой ребенок. Я ее удочерю.
Джоад слушает мой рассказ о последней воле Санкиты, о миссис Робинсон и устроенной ею сцене.
— Завтра я встречаюсь с социальным работником. Я буду бороться за Остин, я нужна ей. И я обещала Санките.
Брат внимательно смотрит на меня, делает глоток кофе и качает головой:
