Мы переходим к столу и следующие два часа обмениваемся вопросами, рассказами, воспоминаниями и шутками, изо всех сил стараясь заполнить пустоту длиною в тридцать четыре года.
— Ты во многом напоминаешь мне маму.
— Принимаю это как комплимент. Я очень по ней скучаю.
Взгляд его становится напряженным, он опускает голову и разглядывает ногти.
— Да, я тоже.
— Ты никогда не пытался ее найти? — спрашиваю я и вижу, как напрягаются мышцы его лица.
Джон опять берет гитару, словно она дает ему необходимую поддержку, и опускается на ковер. Он задумчиво перебирает струны, наигрывая отрывки из разных песен и, наконец, поднимает на меня глаза.
— Чарльз Боулингер был тот еще тип, — произносит он и делает выдох, который задерживал последние несколько аккордов. — Я хотел жениться на твоей маме. Самым сложным было оставить ее и уехать. Я любил ее так, как никогда не любил ни одну женщину. Никогда.
— Но ты разбил ей сердце, Джон. Я читала об этом в дневнике. Она была готова бросить Чарльза и пойти за тобой, но ты хотел по-прежнему кочевать по стране.
Он вздрагивает и качает головой:
— Это не совсем верно. Понимаешь, когда твой отец обо всем узнал…
— Чарльз, — прерываю я. — Он никогда не был мне отцом.
Джон несколько секунд смотрит на меня и кивает.
— Когда Чарльз узнал, что мы с твоей мамой любим друг друга, он пришел в бешенство и заставил ее сделать выбор — он или я. Глядя ему в глаза, она призналась, что влюблена в меня. — Джон улыбается теплым воспоминаниям. — Потом она выбежала из кухни. Я бросился за ней, но Чарльз удержал меня за руку. Он сказал, что если Элизабет уедет, то никогда не увидит сыновей.
— Что? Как он мог так поступить?
— Не забывай, был 1977 год. Жизнь была не такой, как сегодня. Чарльз заявил, что даст показания в суде, что она беспутная женщина и не достойна быть матерью. В то время я курил травку, и он пригрозил засадить меня за наркотики. Мне было ясно, что суд встанет на его сторону, и я решил уехать, чтобы не быть обузой для Элизабет.
— Боже, как все ужасно.
— Расставание с сыновьями убило бы ее, поэтому я соврал, что не планирую вести оседлую жизнь, не хотел, чтобы ей пришлось делать выбор. — Джон качает головой. — Я тогда чуть с ума не сошел, но знал, что так лучше для твоей мамы, она не представляла своей жизни без сыновей.
Мы стояли на крыльце, в тот день было чертовски жарко, и все окна в доме были распахнуты настежь. Я не сомневался, что Чарльз подслушивает, но мне было все равно. Я сказал Элизабет, что люблю ее, и всегда буду любить. Но не сказал ей, что остаюсь. Она была очень проницательна и наверняка все поняла. Элизабет поцеловала меня и прошептала: «Ты знаешь, где меня найти».
Мое сердце сжалось от боли за печальную женщину в синем пальто, катающую на санках двух светловолосых мальчишек.
— Она думала, ты вернешься за ней.
Джон кивает и молчит, прежде чем продолжить:
— Бог мой, я до сих пор вижу те глаза, зеленые, как холмы Ирландии, они смотрели не моргая, в них было столько доверия.
Я с трудом сглатываю ком.
— Но ведь потом они развелись. Почему ты не нашел ее?
— Я не следил за ее жизнью. Уехав, я убедил себя, что поступаю правильно, постарался все забыть и не мучить себя разными «если бы». Много лет эта гитара единственное, что доставляет мне удовольствие. Через пятнадцать лет я познакомился с мамой Зои, и мы прожили вместе шесть лет, хотя никогда не были женаты.
— Где она сейчас?
— Мелинда вернулась в Аспен — там ее семья. Материнство никогда ее не привлекало.
— Мне очень жаль, что тебе приходилось столько терять в жизни.
Джон качает головой.
— Я последний, кто заслужил сочувствия. Как говорится, жизнь прекрасна. — Он берет меня за руку. — И становится только лучше.
Я улыбаюсь, глядя на своего отца.
— Не понимаю, почему мама не искала тебя после развода или после смерти Чарльза?
— Мне кажется, первое время она ждала, что я приеду или позвоню, но шли годы, а от меня так и не было вестей, поэтому Элизабет решила, что я никогда ее не любил.
По спине пробегает дрожь. Неужели мама умерла, считая любовь своей жизни ошибкой? И тут в голову приходит вопрос, который я вынашивала много недель.
— Джон, ты не хочешь сделать тест на отцовство? Не волнуйся, я нормально к этому отношусь.
— Нет, нет, не хочу. Я ни секунды не сомневался, что ты моя дочь.
— Почему? Все мужчины задаются этим вопросом. Я ведь могу быть и дочерью Чарльза.
Он проводит рукой по струнам.
— Вскоре после нашего знакомства твоя мама призналась мне, что после рождения Джея Чарльзу сделали вазэктомию.
Я молчу и хлопаю глазами.
— Значит, он точно знал, что я не его дочь. Неудивительно, что он меня не любил.
— Кроме того, ему было достаточно взглянуть на тебя, чтобы понять, кто твой отец.
— Никогда не думала, что была нежеланным ребенком.
— А в этом ты не права. Элизабет была шокирована решением Чарльза сделать операцию. Она хотела еще детей, много раз говорила мне, что мечтает о дочери.
— Правда?
— Ну, конечно. Ты представить не можешь, как я был счастлив, когда мистер Полонски сообщил, что у меня такая замечательная дочь.
Я прикрываю рукой рот и шепчу:
— Мама нам обоим сделала подарок, оставив мне свой дневник.
Джон гладит меня по плечу:
— Да, самый лучший подарок в моей жизни.
Всего через три дня я уже чувствую себя не гостьей в доме Джона, а настоящим членом семьи. Я приседаю на корточки перед Зои в фойе терминала аэропорта и крепко прижимаю ее к себе. Она цепляется за мой свитер, потом отстраняется и вытягивает большой палец.
— Моя шештра.
Я прижимаю свой палец к ее — этот жест стал нашим ритуалом.
— Я люблю тебя, сестренка. Обязательно позвоню вечером, договорились?
Джон заключает меня в объятия, и я чувствую силу, дающую мне ощущение защищенности. Такими я всегда и представляла себе объятия отца. Я вдыхаю запах кожи, смешанный с ароматом его одеколона, и закрываю глаза, стараясь запомнить, как пахнет мой отец.
— Когда мы увидимся? — спрашивает Джон, наконец отпуская меня.
— Приезжайте в Чикаго. Я хочу, чтобы и там все познакомились с тобой и Зои.
— Договорились. — Он целует меня. — Беги, опоздаешь на самолет.
— Подожди. Я хочу кое-что тебе подарить. — Я открываю сумку и достаю мамин блокнот. — Пусть он будет у тебя.
