— Простите. — Внезапно мне становится стыдно. — Я вас задерживаю.
— Вовсе нет. Прием на сегодня закончен, кроме того, общение с вами доставляет мне огромное удовольствие. Итак, несмотря на некоторые трудности, ваш первый опыт работы домашнего учителя захватил вас с головой.
— Откровенно говоря, меня подтолкнула к этому мама. Она умерла в сентябре и завещала мне снова попробовать преподавать.
— И вам подходит эта работа.
— Надеюсь, — улыбаюсь я.
— Я очень уважаю людей вашей профессии, две мои сестры в прошлом школьные учительницы, сейчас они уже на пенсии. Моя мама тоже какое-то время преподавала. Вы не поверите, но она работала еще в школе, где был всего один класс.
— Вот как? Когда это было?
— В сороковых. Но скоро она забеременела и уволилась. Вот так давно это было.
Мне очень стыдно, но я быстро начинаю считать. Если старшая сестра родилась в сороковых… да ему уже под шестьдесят.
— Не так уж и давно.
— Мне кажется, она никогда не жалела о сделанном выборе. В то время большинство женщин оставались домохозяйками.
— А вы почему выбрали эту профессию?
— Моя история совсем не похожа на вашу. Мой отец был врачом — кардиохирургом. Я, как единственный сын, должен был продолжить его дело. Где-то после университета и перед интернатурой я понял, что у меня складываются довольно доверительные отношения с пациентами, это повторялось снова и снова. Мой учитель любил говорить: «Тейлор, тебе надо брать деньги за разговоры с пациентами». Сказано — сделано.
— Да уж, — смеюсь я. — Вот бы все врачи были такими.
— Дело не в том, что врачи бесчувственные люди. Просто работа стала для них конвейером. На каждого пациента отпущено двадцать минут, и за это время надо поставить ему диагноз, выписать назначения на анализы и лечение. А затем следующий и следующий. Я не могу так работать.
— Получается, вы избрали верную профессию.
Когда я вешаю трубку, на часах уже половина седьмого. Я чувствую себя отдохнувшей и расслабленной, словно кошка, пригревшаяся на солнышке. Да, занятия с Питером станут для меня настоящим испытанием, но у меня ведь есть друг и советчик — доктор Гарретт.
Моя машина единственная, оставшаяся на стоянке. Перчаткой стряхиваю снег с лобового стекла, но под ним обнаруживаю корку льда, к тому же слишком толстую, чтобы отскрести руками.
Пока машина прогревается, просматриваю сообщения на телефоне. Их четыре: одно от Мег, одно от Шелли и два от Брэда. Один смысл, переданный разными словами. «Как дела? Как тот сумасш. ребенок?» Отправляю каждому краткий ответ, с трудом сглатываю разбухающий в горле ком. Даже приходится несколько раз кашлянуть, чтобы нормально дышать.
Ни одного сообщения от Эндрю. Ничего, даже краткого: «Ты ок?»
Дорога домой превращается в сплошное преодоление препятствий. Все время приходится быть начеку, чтобы не врезаться самой или вовремя увернуться от удара. Наконец уже в половине девятого я въезжаю на стоянку и выключаю двигатель. За секунду до этого мой взгляд падает на число, светящееся на панели. 15 ноября.
— Черт! — ору я, сжимая изо всех сил руль. — Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!
Пятнадцатого ноября я должна встречаться с Кэрри Ньюсом.
Глава 12
В разговоре со мной Кэрри проявляет неожиданное милосердие, хотя я настаиваю, что немедленно еду к Маккормик-Плейс.
— Ни в коем случае, — говорит она. — Я только что смотрела новости и знаю, какая ужасная обстановка на дорогах. Не хватало еще, чтобы ты попала в аварию.
— Лучше бы я попала. — Кладу руку на голову. — По крайней мере, у меня было бы достойное оправдание.
Кэрри заразительно хохочет, смех у нее такой же веселый, как в детстве.
— Ни о чем не волнуйся. Я с удовольствием выпила бокал вина в ресторане. Все было чудесно.
— Обычно я не такая рассеянная, просто это новая работа и… — замираю, боясь проговориться, что болтала по телефону с психотерапевтом своего ученика, пока моя подруга ждала меня в ресторане. — Прости меня. — Набираю в легкие воздух и добавляю: — Прости меня за все, Кэрри.
— Забыли. Лучше расскажи о новой работе.
Сердце бьется часто-часто, сейчас или никогда.
— Я не могу простить себе, что так обошлась с тобой, когда ты приезжала в гости.
Кэрри опять весело смеется:
— Что? Брет, сколько лет прошло. Мы же были детьми.
— Нет, мне за себя стыдно. Тебе тогда было непросто, я обязана была поддержать.
— Знаешь, Брет, я тебя понимаю. Тогда я очень обиделась, правда, но смогла пережить. Невероятно, что ты столько лет мучилась.
— Я должна была написать тебе или позвонить. Должна была попросить прощения.
— Хватит, Брет. Я давно тебя простила. — Хохочет. — Ну, теперь ты сможешь себя простить?
— Да, — уверенно говорю я. — Но есть еще кое-что.
Я обязана рассказать ей об истинной причине моего появления через столько лет.
— Понимаешь, я написала тебе, потому что так хотела мама, но потом поняла, как я по тебе скучала.
В трубке повисает тишина, и я решаю, что Кэрри поспешит закончить разговор.
— Твоя мама мудрая женщина, — произносит она после долгой паузы. — Жаль, я не могу ее поблагодарить.
На сердце становится так легко, как не было уже очень давно. До сего момента я даже не представляла, как чувство вины давило на меня. Утираю глаза и улыбаюсь.
— Давай, рассказывай, что я пропустила за эти восемнадцать лет.
Кэрри говорит о любви своей жизни, Стелле Майерс, и трех приемных детях. Меня поражает, что все это время я считала ее образ жизни предосудительным, а ведь она нормальнее меня.
— Рада за тебя. А как родители?
— Со своими закидонами, но милые, как никогда. Помнишь их традиционные поздние завтраки в Рождество?
— Еще бы. Лучшие завтраки в мире.
— Они до сих пор существуют. Знаешь, я подумала, если ты свободна, могла бы приехать к ним со своим другом. В этом году день выпадает на воскресенье. В одиннадцать. До Мэдисона всего два часа езды.
На меня накатывают воспоминания. Мистер Ньюсом в сандалиях «Биркенсток» со стаканом виски в одной руке и видеокамерой в другой, и мама Кэрри с гитарой в руках, напевающая старые рождественские песни.
— Я рассказала о тебе Стелле. Она тебе понравится, Брет, кстати, она тоже учительница. Родители будут счастливы тебя увидеть. У папы сохранились какие-то видеозаписи, на которых мы с тобой вместе. Он всегда хорошо относился к тебе и твоей маме. Пожалуйста, обещай, что приедешь.
