– Ах, Джона! – воскликнула она, зарываясь носом в мех. – Ты – лучшее средство от стресса!
Колокольчик материнской тревоги подал голос.
– Что тебя беспокоит? – спросила я.
– Презентация для экзаменов. По поводу иммиграции, – ответила дочка, поглаживая Джону по носу – кот это обожал.
Катарина серьезно интересовалась проблемами беженцев. По выходным она преподавала английский детишкам из Судана. Порой я замечала знакомый обвинительный блеск в ее взгляде. Лидия осуждала нас за то, что мы мало делаем для немощных, а Катарину разочаровывало недостаточное внимание родителей к беженцам. И мне было слегка не по себе от мысли, что в нашем доме с легкостью разместились бы несколько суданских семей.
В последнее время я сильно переживала за младшую дочь. Она побледнела и похудела, под глазами появились круги. Пластырь на локте становился больше с каждым днем – он прикрывал либо грибковую инфекцию, либо раздражение. В любом случае, эта болячка явно намекала на стресс. Как-то утром я спросила Катарину, во сколько она вчера закончила делать уроки. Дочь ответила, что в полдвенадцатого, но я знала, что она оторвалась от учебников далеко за полночь. Катарина пообещала, что сегодня постарается лечь пораньше.
Сажая кота на когтеточку, она заметила, какие у него сухие лапки. Джона бросил на меня жалобный взгляд, когда я принялась осматриваться его передние конечности. Действительно, подушечки были жесткими, словно наждачная бумага. Беженцам я помочь не могу, а вот с этой проблемой, пожалуй, разберусь. Джона с любопытством смотрел, как я втираю крем для рук ему в лапы. А потом быстренько его слизал.
К тому времени Лидия уже давно проснулась. Заглянув на кухню, она предложила подбросить
Катарину до школы, а меня – до тату-салона. Мы не стали отказываться.
Тату-салон представлял собой неопрятный коттедж с невнятной вывеской на заборе. К нему вела окаймленная кустами дорожка из кирпича. Лидия подождала, пока я скроюсь из виду, и поехала по делам. Дверь мне открыла светловолосая женщина. Я сразу обратила внимание на ее лицо. Ни родинок, ни шрамов, ни морщинок – оно было технически совершенным. Как будто кто-то нарисовал ее черты на чистом холсте. Лишенная многочисленных недостатков, которые делают лицо настоящим, эта женщина казалась звездой дневного сериала.
Она попросила меня снять майку и лечь на массажный стол.
– Больно не будет, только пожужжит немного, – заверила хозяйка салона, накрывая мою грудь пластиковым листом.
Я старалась не смотреть на прибор для нанесения татуировки – слишком уж он напоминал бормашину с коричневым цилиндром.
– Это емкость для краски. – Женщина заметила мой настороженный взгляд. – Если задену нервные окончания, чуть-чуть дернет. Но на этот случай есть обезболивающий крем.
Крем? А может, все-таки наркоз? Я начинала паниковать. К счастью, процедура действительно оказалась абсолютно безболезненной. Пока мастер наносила татуировку, я чувствовала лишь легкую вибрацию. Каждые несколько минут она останавливалась, чтобы промокнуть работу марлей.
– Кровоточить не должно, – пояснила она. – Суть в том, чтобы не зарываться иглой слишком глубоко, иначе можно задеть мягкие ткани, потечет кровь, и рисунок с годами потеряет четкость – так случилось с моим отцом. Но в военные годы таких тонкостей не знали.
Слишком много информации. Я спросила, есть ли у нее самой татуировки.
– Нет, – ответила она. – Только на лице.
– В смысле? – удивилась я.
– Брови и подводка для глаз. И легкий татуаж губ. Я выбрала натуральный цвет – с губами нельзя перебарщивать. Сделаешь слишком яркие, и они тут же выйдут из моды.
Через сорок минут я стояла перед зеркалом и любовалась ее работой. Татуированный сосок выглядел темнее своего собрата. Но мастер сказала, что со временем он немного выцветет. Она предупредила, что татуировку нельзя мочить четыре дня, и выдала мне специальный крем, которым ее нужно смазывать, поскольку могут появиться отек и зуд.
– Зато скоро вы сможете загорать топлес! – подбодрила меня она.
Сначала Грег с раздельным купальником, теперь тату-мастер. Интересно, эти люди в своем уме?
Я спросила ее по поводу косметического татуажа. Женщина заметила, что у меня красивые глаза, так что она бы в первую очередь сделала подводку. Я покосилась на отражение в зеркале и представила себя этакой Клеопатрой из дома престарелых. Нет, не стоит привлекать внимание к этим лопнувшим капиллярам…
Когда мы с Лидией вернулись домой, на веранде ждал букет желтых роз от Филиппа. Как мило! Я нашла в цветах записку: «Надеюсь, ты чуствуешь себя лучше». Да, флористу не помешало бы взять пару уроков правописания…
Чтобы отпраздновать покраску соска, мы с Лидией отправились в новое кафе на Чейпел-стрит. Бетонный пол и грубые скамьи вместо сидений навевали мысли о бомбоубежище. Зато клиентура была исключительно модная. Мужчины в серых футболках щеголяли пучками шерсти на щеках и подбородках, вызывая желание посоветовать им лекарство от лишая. Женщины все как одна сидели с ноутбуками или щебетали по телефону. И почти у каждого посетителя я заметила клеймо молодежи XXI века – татуировку.
Кофе-машина выпустила облако пара. Над столами поплыл густой ореховый аромат. Бариста покачал дредами и окинул меня взглядом, в котором ясно читалось: «Не круто». Я ответила ему аналогичным телепатическим посланием: «Да я тебе памперсы могла менять, сынок».
– Классные татуировки, – сказала я вслух, любуясь внушительной вереницей красных и синих крыс, бегущих по его запястью. – Наверное, больно было.
– Не так, как здесь, – ответил он, похлопывая себя по правой стороне груди.
Мне стоило огромных усилий не рассказать ему, что мы с ним чернильные брат и сестра.
– А зачем ты ее сделал? – спросила я вместо этого.
– Хотел доказать, что могу вытерпеть такую боль, – ответил он.
– А-а… – протянула я, уставившись в кофе.
Я могла бы рассказать ему, что боль бывает разная. И самая страшная таится вовсе не на кончике иглы татуировщика – и даже не на лезвии ножа или в пуле револьвера. Это не парализующий страх, который охватывает тебя, когда доктор произносит слово на букву «р», и не боль от операции. По-настоящему сильную боль мы испытываем, когда что-то случается с нашими детьми.
Но бариста уже посчитал меня старой и скучной и перешел к следующему клиенту.
Вернувшись домой, я лениво переключала каналы, постоянно натыкаясь на рекламу похоронного страхования, пока не попала на американский ситком – один из современных сериалов, где круто быть геем.
Лидия принесла мне чашку чая и мельком взглянула на экран.
– Хотите бунта?! – проревел подросток на экране (родители пришли в ярость, увидев его порнографическую татуировку). – Я вам покажу, что такое бунт! Сбегу из дома и стану монахом в Таиланде!
