В конце концов, от рака и ссор была своя польза: Лидия доказала, что любит меня ничуть не меньше, чем я ее.
Я в свое время наговорила немало глупостей, в основном по поводу каких-то мелочей. Мама делала то же самое, но ее замечания сильно ударили по моей самооценке. Когда я смотрюсь в зеркало, в голове до сих пор звучат мамины слова: «Тебе нужно носить корсет» или «Что ты сделала со своими чудесными кудрями?» Перед смертью она сказала: «Да что ты знаешь?» Полагаю, я это заслужила.
Наблюдая, как маму накрывают волны мучительной агонии, я пыталась подобрать правильные слова. «Ты хорошо держишься», – пробормотала я. Хотя к тому времени мама уже потеряла вставные зубы и почти не имела власти над собственным телом, оставшихся у нее сил хватило только на то, чтобы смерить меня негодующим взглядом. Она была права. Я ничего не знала о том, через что она проходила в тот момент.
По дороге в аэропорт я надеялась, что Лидия понимает: все мои замечания, все неподходящие слова были пропитаны любовью к ней. Просто у меня классический случай материнского синдрома Туретта
[19]
.
«Это рубашка слишком короткая, ты простудишься!» – «Я просто хочу, чтобы ты была здорова».
«Ты такая худая!» – «Не надо сравнивать себя с чучелами из журналов. Ты сама по себе очень красива».
«Ничего страшного с твоими бровями не случится, если их выщипать!» – «Наслаждайся своей чувственностью, цени свою красоту – и твоя молодость закончится не скоро».
«У тебя дырка на колготках!» – «Я на твоей стороне».
«Повеселись!» – «Наполни комнату цветами. Пей шампанское. Открой сердце навстречу людям. Мечтай без оглядки. Это твоя жизнь, ты можешь делать все, что пожелаешь».
«Береги себя!» – «Люби ту чудесную женщину, которой ты являешься. Не становись тенью мужчины. Защищай себя. Ты дороже всех на свете».
У стойки с регистрацией Филипп достал специальный ярлык для багажа, тщательно его заполнил и прикрепил к рюкзаку Лидии. Я расцеловала дочь в теплые розовые щеки и поблагодарила за то, как чудесно она ухаживала за мной после операции.
Улыбнувшись, Лидия пообещала звонить и писать как можно чаще.
Наша дочь уплывала к выходу на посадку, подобно невесомой снежинке, а настоящая мать во мне твердила: «На белом заметны все пятна! Надеюсь, она не заляпается кетчупом».
Лидия повернулась, помахала нам и затерялась в потоке пассажиров.
17
Ревность
В каждом ангельском котике скрывается демон
Яблоня за окном моего кабинета проспала всю зиму. Оставшиеся без листьев искривленные ветви сверкали шрамами в тех местах, где когда-то срезали сучья. Мы с деревом хорошо знали, что такое прикосновения хирургического скальпеля.
Подруга, увлекавшаяся садоводством, предположила, что нашей яблоне почти сто лет. Возможно, она ровесница дому. Подруга указала на опасные наросты и грибы, поразившие дерево, и предложила принести пилу, чтобы от них избавиться. Зима – лучшее время для обрезки. Я симпатизировала яблоне, поскольку она немало вытерпела на своем веку. Поэтому поблагодарила подругу и предложила перенести «операцию» на следующую зиму.
И вот теперь, когда я практически убедилась в том, что дерево не дотянуло до весны, оно глубоко вздохнуло и выпустило первый листок. Клейкий и хрупкий, он появился на старой ветке. Листок раскрывался на фоне пастельного неба, а я тихо восхищалась ритмами природы.
Жизнь накатывает волнами – энергия накапливается, достигает своего пика, а потом наступает спад. Это подобно родовым схваткам, когда напряжение то нарастает, то уходит. В том же ритме живет беспокойное море с его бесконечными отливами и приливами. Дыхание тоже суть наполнение и опустошение. Даже Вселенная расширяется и сжимается.
Будучи существами поверхностными, мы ценим очевидное и высокой волной восхищаемся больше, чем мерным отступлением вод. Мы предпочитаем холодным месяцам лето, а ночи – день. При этом мы не думаем о том, что зимой все живое накапливает силы. Творение зарождается в темноте.
Вслед за отважным первым листиком пришли сотни других – вопреки моим опасениям, яблоня не собиралась сдаваться.
Я точно так же постепенно возвращалась к жизни. Хотя легкие до сих пор напоминали волынку, наша улица уже не казалась мне марафонской дистанцией, и я больше не валилась замертво, героически натянув штаны.
Я была невероятно благодарна Лидии, которая сдержала обещание и регулярно звонила нам из джунглей. Мы обе старательно обходили тему ее посвящения в монахини.
Пока Лидия наслаждалась свободой на Шри-Ланке, Джона находился под домашним арестом. Мы поставили на некоторые окна защитные сетки, чтобы открывать их без опасений, что кот сбежит. Входные двери все время были заперты. Мы с Филиппом и Катариной постепенно свыкались с ролью тюремщиков, вынужденных жить в одной камере с заключенным.
Джона взял на себя некоторые обязанности сиделки: ходил за мной по дому и неодобрительно фыркал, намекая, что пора бы лечь и отдохнуть. Когда я подчинялась, он забирался на кровать и утыкался мне в живот, словно говоря: «Видишь? Вот чем мы должны заниматься! Давай спать!»
Чувствуя, как под боком вибрирует мурчащее тельце, я понимала, что наконец нашла друга, которого мне так не хватало. Терпеливый слушатель, целитель и товарищ, который никогда не осудит. Все это время нашей семье нужен был кот, и только кот. Может, бывшая соседка говорила правду, и Клео действительно послала нам ангела-хранителя?
Джона облагораживал дом одним своим присутствием. Не было ни одного ковра или подушки, которые бы выгодно не оттеняли его шерстку. Из нескладного котенка он вырос в совершенно роскошного кота; иногда нам даже было неловко стоять с ним рядом. За зиму он сменил окрас с капучино на латте. Усы выделялись на темной мордочке, как нейлоновые нити, глаза сияли подобно сапфирам Шри-Ланки, невероятно большие уши нависали над головой, как крылья летучей мыши, а вытянутый нос и вовсе придавал Джоне сходство с египетскими фараонами.
Был в нем только один изъян: верхние клыки нависали над нижней губой, как у вампиров.
Иногда я смотрела на нашего длинного тощего кота и думала, что его предки, наверное, без труда пролезали по водосточным трубам. Расхаживая по дому на длинных лапах, он казался на несколько сантиметров выше своих одногодок.
Джона часами ухаживал за хвостом – этой изворотливой змеей, которая жила собственной жизнью. Он носил его гордо, как знамя, а мы по хвосту легко определяли местоположение его обладателя, даже если тот прятался за креслом. Когда Джона укладывался погреться на солнышке, он без труда оборачивал хвост вокруг себя.
