Неисчислимые лишения и беды, свалившиеся на ее голову, сильно подсушили дородную княгиню, сделав ее менее громогласной и категоричной в суждениях, но зато гораздо более решительной, твердой и скрытной. Изменения, произошедшие с нею, были сродни тем, что так напугали полковника Шелепова в княжне Вязмитиновой; разница, однако же, заключалась в том, что Аграфена Антоновна сумела снискать в обществе горячее сочувствие и даже уважение, коим прежде не пользовалась, а княжна Мария Андреевна в своем деревенском уединении и пренебрежении светскими обязанностями сделалась лишь мишенью для городских сплетниц.
Князь Аполлон Игнатьевич был окончательно прижат женою к ноге и не смел не только взять в руки карты, но и лишний раз подать голос. Бедно, но опрятно одетый, молчаливый и перед всеми заискивающий, каждый вечер приходил он в дворянское собрание и, присев в самом темном углу, тихо наблюдал за карточной игрой. Кто-нибудь угощал его сигарой, еще кто-то подносил рюмочку, скрывая за любезной улыбкой брезгливость, которую невольно вызывало это опустившееся, ничтожное существо. Князь не принимал ни малейшего участия в той жестокой борьбе за существование, которую вело в начале 1813 года обездоленное им семейство. Впрочем, его об этом никто не просил, поскольку княгиня отлично понимала, что муж ее способен принести гораздо более вреда, чем пользы.
К концу весны положение Зеленских начало мало-помалу поправляться. Причиною подобной перемены послужило, разумеется, достойное всяческих похвал упорство Аграфены Антоновны, с коим эта почтенная дама сражалась за честь и благополучие своего семейства. Упорство сие вкупе с бедственным положением снискали сочувствие некоторых высокопоставленных особ, и компенсация, выплаченная Аграфене Антоновне за убытки, понесенные ею от войны с Наполеоном, многократно превзошла размер упомянутых убытков. Само собой, пришлось похлопотать; кое-кто получил мзду, кому-то мзда была обещана. Княгиня даже продала свои последние драгоценности, сберегаемые ею на самый черный день, и в результате денег едва хватило на покупку небольшого, сильно пострадавшего от войны имения в Смоленской губернии, совсем неподалеку от владений княжны Вязмитиновой.
Тут надобно заметить, что фортуна, хоть и слывет весьма ветреной особой, дарит свои подарки лишь тем, кто способен по достоинству их оценить и ими воспользоваться. Княгиня Аграфена Антоновна относилась именно к этой категории людей и, едва речь зашла о поместье графа Курносова — соседа княжны Вязмитиновой, мигом смекнула, какие выгоды можно извлечь из его местоположения. Мысль об опекунстве над княжной Марией, с некоторых пор отнесенная к разряду несбыточных мечтаний и потому отложенная в сторону, вновь гвоздем засела в самой середине сознания княгини. Слухи об эксцентричном поведении княжны Вязмитиновой, граничившем с безумием, широко распространились в свете, достигнув уездного N-ска, где Зеленские коротали ту страшную зиму. Слухи эти были на руку княгине; умело подхватив их, Аграфена Антоновна принялась осторожно, с должным тактом и горячим показным участием распространять в высшем обществе хорошо продуманные сплетни, суть которых сводилась к одному и тому же: неисчислимые бедствия, которые претерпела бедная сирота, оказались губительны для ее неокрепшего рассудка.
Само собой, у княжны нашлись заступники. Слухи о ее безумии яростно опровергались друзьями покойного князя Вязмитинова — полковником Шелеповым и этим старым шутом, опекуном княжны, графом Бухвостовым, который вырвал опекунство буквально из-под носа у Аграфены Антоновны. Оба эти старика имели немалый вес и пользовались в обществе большим уважением — по мнению княгини, совершенно незаслуженно. Но фортуна порой поворачивает свое крылатое колесо с большой неторопливостью; замечено также, что, чем медленнее осуществляется поворот, тем вернее и надежнее бывает успех. Граф Курносов, остро нуждаясь в деньгах, уступил свое поместье буквально за бесценок, полковник Шелепов получил наконец приказ выступить со своим полком к театру военных действий, а тут и с графом Бухвостовым, как нарочно, случилось это несчастье на охоте... Даже светлейший князь Голенищев-Кутузов, по непонятной причине сильно благоволивший княжне Вязмитиновой, удалился от дел и окончательно осел у себя в Вильно, предаваясь чревоугодию, пьянству и бесцельному стариковскому флирту с тамошними распутницами. Княжна Вязмитинова осталась совсем одна; сочувственные реплики, высказываемые в ее адрес дамами из высшего общества, стоили ровно столько, сколько обыкновенно и стоят подобные реплики, то есть ровным счетом ничего. Заручившись определенной поддержкой, — а она заблаговременно позаботилась о том, чтобы ею заручиться, — княгиня Аграфена Антоновна имела верные шансы получить опекунство, а вместе с ним и контроль над огромным состоянием молодой княжны.
Аграфена Антоновна хорошо понимала, что такая подопечная, как княжна, может доставить гораздо больше хлопот и неприятностей, чем выгоды. Но и тут, казалось, все складывалось в ее пользу: княжне оставался всего лишь шаг до официального признания ее невменяемой, и Аграфена Антоновна намеревалась помочь ей сделать этот последний шаг. Осуществление этого плана было чревато огромными трудностями, но к трудностям княгине Зеленской было не привыкать.
Ранним погожим утром княгиня Аграфена Антоновна стояла на крыльце постоялого двора, расположенного примерно на полпути между Москвой и Смоленском, и наблюдала за погрузкой своего багажа. Процедура сия не отняла много времени, так как, во-первых, багажа было совсем немного, а во-вторых, даже то, что было, на ночь не снимали с подвод, за исключением самого необходимого. Вот это-то необходимое, в числе коего были также три дочери Аграфены Антоновны, княжны Елизавета, Людмила и Ольга, грузилось сейчас в экипажи под неусыпным наблюдением княгини. Князь Аполлон Игнатьевич, не столько необходимый, сколько привычный, неприкаянно мыкался поблизости, путаясь под ногами у прислуги и робко подавая советы, которых никто не слушал.
Наконец погрузка была завершена. Княжны — все, как одна, крупные, дородные, нескладные и некрасивые — втиснулись в душное нутро крытого экипажа, отчего тот заметно просел на рессорах. Было слышно, как они возятся внутри, устраивая себя и свои многочисленные юбки, и бранятся злыми голосами. Князь Аполлон Игнатьевич сунулся было к открытой пролетке, загроможденной узлами и баулами, в которой путешествовал в одиночестве и всеобщем небрежении от самого N-ска, но у княгини на сегодняшнее утро были особенные планы, и ее зычный оклик остановил князя, заставив его вздрогнуть и слегка присесть на кривоватых, обтянутых несвежими белыми чулками ногах.
— Ты, батюшка, нынче с княжнами садись, — непререкаемым тоном велела Аграфена Антоновна, — а я снаружи воздухом подышу. Душно мне нынче что-то, томно...
— Да здорова ли ты, матушка? — всполошился Аполлон Игнатьевич, мигом сделавшись похожим на испуганного попугая.
— Здорова, здорова, — ответила княгиня унтер-офицерским басом. — А коли и нездорова, так чем ты, князюшка, мне поможешь?
— Лекаря можно бы позвать, — неуверенно пискнул князь.
— Ле-е-екаря, — с невыразимым презрением протянула Аграфена Антоновна. — А платить ему чем? Разве что тебя, батюшка, на базаре продать. Так за тебя, небось, и полушки не выручишь.
