Девочка в детдоме — это, можно сказать, похоронили гадкую тайну навсегда. А вот девочка живет у них в семье — это мина замедленного действия. Если потребуется его уничтожить, запросто раскопают, ЧЬЯ дочь эта Нина. Компромат ТАКОЙ убойной силы — в семье одного из руководителей Ленинграда проживает дочь человека, у которого руки в… тьфу, гадость какая! — такой компромат может свалить его в считаные часы.
Олюшонок про партийную работу много чего понимает. Много, но не все. Она не знает, КАК это, когда валят в партийных органах… страшно. Если ты оступился, тот, кто выше тебя по положению, тебя изничтожит, не успокоится, пока не унизит тебя, как собаку, а за ним остальные, все по очереди плюнут в душу, все вытопчутся…Его топтали, и он топтал сам, такие правила, ничего не попишешь… О-ох… На кону его карьера, его жизнь.
— Все! Спать! — рявкнул Андрей Петрович и зашевелился, устраиваясь удобней, подтыкая под себя одеяло.
Ольга Алексеевна покосилась на мужа — слава богу, спит.
— Мама, моя Надя приехала… — сказал Женя.
…— Поживем, увидим, — отозвалась мудрая Женина мама.
Ольга Алексеевна встала, выключила телевизор, легла в постель, подумала вдруг: «А ведь у них ничего не получится… у Мягкова и Барбары Брыльска, у Нади и Жени, — ничего у них не получится… слишком они…» — и, не додумав, ЧТО Надя и Женя слишком, слишком влюблены, слишком эгоистичны, уже окончательно — Андрей Петрович спит, больше они не будут разговаривать, — свернулась в клубок, закрыла глаза, поплыла в сон, и… Она не поняла, сколько прошло времени, — прошло несколько минут, как она задремала, или уже утро…
— Я сказал — все. Хватит этого цирка! Чтобы я больше никогда о ней не слышал! — решительно произнес Андрей Петрович совершенно несонным голосом. — Больше не говори мне о ней, как там ее зовут, Нина… неважно. Мы ее удочерим. Официально. Поедешь и заберешь девчонку к чертовой матери. Завтра утром скажешь водителю, пусть купит билет.
— У меня уже есть билет, на послезавтра, — сонным голосом ответила Ольга Алексеевна.
— А лекции? Как же твои лекции? — хлопотливо спросил Андрей Петрович, словно хватаясь за последнюю возможность НЕ БРАТЬ.
— Я уже договорилась, меня заменят. Я свои конспекты дам…
Ольга Алексеевна очень ревностно относилась к лекциям, каждый год заново конспектировала классиков марксизма-ленинизма. В кладовке на кухне на полках хранились конспекты, за годы ее учебы и преподавания они заполонили все полки. Андрей Петрович над ней подшучивал: «У людей в кладовках соленые грибы, варенье, — в хозяйстве экономия, а у нас сплошная политэкономия…. Маркс и Энгельс ничего нового за этот год не написали». «Я осмысливаю по-новому, в соответствии с текущим моментом», — обидчиво отвечала Ольга Алексеевна.
— Андрюшонок… Андрюшонок, мы же порядочные люди. Ты добрый, ты у меня порядочный, несмотря на… на все, — пробормотала Ольга Алексеевна. — …И знаешь что?.. В войну люди в деревнях прятали партизан и не боялись…
— Спи уже, спи…
Он ее любил, за все, за ее странные оговорки, за конспекты в кладовке вместо солений и варенья, за некоторую необычность мышления. Она часто высказывалась неожиданно, непонятно. Казалось бы, при чем здесь партизаны? Но в этот раз он ее понял, — партизаны при том, что их решение было очень смелым.
Эта сцена со стороны кажется опереточной: «нет!» и тут же «да!», «ни за что не возьмем!» и тут же «поеду и заберу…», как о давно решенном деле.
Андрей Петрович не спросил: «Почему ты без меня решила? А если бы я сказал не брать?» Ольга Алексеевна не спросила: «А почему ты передумал?» Но слова были не важны. Они были так близки, что обоим было ясно, что за «нет, не возьмем» стояло уже принятое решение — девочку взять.
Карьера — вот что единственно их волновало, вокруг ПОЛОЖЕНИЯ кружили их мысли, решали ли горячо — ни за что девочку не брать, прикидывали ли, что грозит большей опасностью для карьеры — взять сироту или не взять…Но почему такая ирония и заведомое неодобрение — «карьерист»? Это была ЕГО карьера, ЕГО ЖИЗНЬ.
Смирнов приехал в Ленинград из деревни с мешком сала, жил в комнате на двенадцать человек в общежитии машиностроительного техникума при Кировском заводе, с первого курса был комсоргом, старательно учился, мечтал после техникума окончить институт, прийти на Кировский завод инженером. Техникум он так и не окончил, его сняли с третьего курса, направили в Высшую партийную школу. Высшая партийная школа давала комсомольскому активу высшее образование за три года, и с дипломом ВПШ он пришел на Кировский завод — не инженером, а освобожденным секретарем комитета комсомола. Освобожденный секретарь комитета комсомола, слушатель Университета марксизма-ленинизма, затем секретарь парткома Кировского завода. С Ольгой Алексеевной познакомились, когда она, молодой лектор общества «Знание», пришла прочитать комсомольскому активу лекцию о международном положении. С Кировского завода его забрали в Петроградский райком на должность инструктора, через год он уже был завотделом, потом вторым секретарем Петроградского райкома, потом — первым. За пятнадцать лет он прошел путь от деревенского мальчика с мешком сала до первого секретаря Петроградского райкома. Это была головокружительная карьера…И он действительно мог стать зампредом Горисполкома, или завотделом Горкома партии, или даже одним из секретарей Горкома.
Вот они и прикидывали, не разрушит ли ЭТО, СТРАШНОЕ, их жизнь, и их можно понять, — кому же хочется свою жизнь разрушить?.. Но все разговоры, все аргументы ПРОТИВ Нины были от безысходности. Он знал, что выбора нет, и она знала — хочешь не хочешь, придется девочку взять.
…Как взять в дом чужую девочку?.. Даже если Нина не унаследовала упрямства своей матери и порочности своего отца, даже если она хорошая девочка, у них уже навсегда будет три девочки, три… Потом ведь не отправишь назад, как бандероль, доставленную по ошибке.
А как не взять?.. Отдать в детдом, и как с этим жить? Катька будет являться призраком, спрашивать: «Где моя дочь?»… Была и еще одна подспудная причина, тайное суеверие — случись с нами что плохое, нашим девочкам тоже кто-нибудь поможет…
Люди часто совершают хороший поступок, потому что не в силах совершить плохой. Мало кто обладает чистой, природной нравственностью, многие просто боятся, боятся бога или «что скажут люди», боятся спросить самого себя: «Что же, я плохой человек?» Это неплохой способ быть неплохим человеком.
Все это к тому, что Ольга Алексеевна и Андрей Петрович были не подлые и не благородные люди, — обычные.
Андрей Петрович похрапывал, Ольга Алексеевна лежала без сна и снова и снова перебирала в уме свои страхи — раз, два, три, как будто от бесконечного нервного перечисления страхов становилось меньше.
…Алкоголизм — раз, квартира-прописка — два, и три — ЭТО, СТРАШНОЕ, о чем нельзя говорить… У них две девочки, Алена и Ариша. Две. А с Ниной будет три. Это не шутка — взять взрослую девочку. Это семья, ее прекрасная семья, можно навредить, можно разрушить…
