— Эмка, отвечай быстро, пока Илюшка с детьми возится… — строго сказала Фира.
— Но я… — замялся Кутельман.
Фира посмотрела на него взглядом «никаких „но я“».
— Но Илюшка… — пробормотал Кутельман, и Фира посмотрела на него взглядом «никаких „но Илюшка“».
— Но ведь, не говоря обо всем прочем, у меня уже есть договоренность о новом аспиранте… и это, не говоря обо всем прочем… Илюшка сам не захочет ко мне! Он не знаком со сложным математическим аппаратом… Ты не сможешь его заставить! — бессильно вскричал Кутельман.
Фира с Фаиной засмеялись, — Фирка НЕ СМОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ?! — и Кутельман улыбнулся, развел руками.
— Ну, сказал глупость, извините, девочки. Но есть одна по-настоящему важная вещь. Если Илюшка пойдет ко мне в аспирантуру, он автоматически получает секретность. Он не сможет даже в Болгарию поехать… не говоря уже о капстране… он никогда не сможет увидеть Париж… А ведь он полжизни отдаст за Париж, он мне говорил… Зачем же мы будем?..
— Подумаешь, Болгария, подумаешь, капстрана… где Париж, а где мы?.. — отмахнулась Фира. — Диссертация важнее…
Кутельман машинально, стараясь скрыть смущение, потянулся к хрустальной салатнице.
— Эмка! У тебя почки! — Фира встрепенулась, посмотрела возмущенно. — Тебе нельзя винегрет, там соленые огурцы! Я уже месяц отучаю тебя от соленого и острого, а ты — винегрет! Ты что, забыл про пиелонефрит, ты что, хочешь приступ?!
— Я больше не буду, — пробормотал Кутельман.
Фира не сказала больше ни слова об аспирантуре, — принялась наводить на столе порядок, переставлять салатницы, собирать использованные салфетки, но Кутельману было совершенно ясно, что у него вскоре будет новый аспирант. И Фире было совершенно ясно, что теперь все наконец-то будет хорошо. Как же ей раньше не пришла в голову эта мысль! Подумай она три года назад, что Эмка может быть Илюшкиным научным руководителем, за сегодняшним обедом они обсуждали бы Илюшину защиту! А не каких-то чужих людей!
— Я выйду на минутку?.. — по-ученически попросился Кутельман. — Пойду… покурю.
Он зашел в туалет, как всегда мгновенно удивился запаху — не грязного туалета, а какой-то неопределяемой коммунальной дряни, взял с полочки коробок спичек и консервную банку, которую здесь использовали как пепельницу, взглянул на себя в криво висящее на стене зеркало и снова удивился, как будто увидел незнакомца, — какое печальное лицо…
Прочитав письмо, отец будет страдать. Он старый человек и навсегда испуган, — тюрьма, лагерь, годы неработы… Он сойдет с ума, будет метаться между страхом за сына и желанием хоть на мгновение припасть к своим. Отец не понаслышке знает, что чувствует человек, которого лишают математики, лишают любимой работы, он понимает, ЧТО для его сына работа… Несправедливо, что к концу жизни человек должен сделать выбор — прошлое или будущее, сестра или сын, зная, что выбора на самом деле нет. Кутельман представил отца так ясно, словно тот стоял рядом, смотрел на него робким — может быть, все-таки можно? — и понимающим взглядом — нельзя… Придется взять все на себя, избавить отца от мучительных сомнений.
Кутельман зажег спичку и улыбнулся — как все-таки человек одинок… в комнате, за столом его жена и самые близкие друзья, а он как заговорщик сжигает письмо в туалете в консервной банке, и поговорить с ними нельзя, — такие вещи не обсуждают, и такие решения принимают в одиночку.
Он еще раз совестливо проверил себя, — нет ли здесь лукавства, не подыграл ли он себе, приняв решение в своих интересах? Кажется, все логично, но отчего же так стыдно, так безумно стыдно, как будто отнял конфету у ребенка?… «Я стыжусь, значит, существую, — подумал Кутельман, перефразировав знаменитое „Я мыслю, следовательно, существую“, и зажег спичку. — …Бедный папа».
Бедный, бедный папа… Англичанину — он придет за ответом послезавтра — передать на словах от себя: Давид Кутельман жив, есть сын, внучка Таня, но поддерживать отношения невозможно. Подчеркнуть, что это не отец отказался — это его, только его решение, и ответственность на нем. Пусть Ида простит.
…Фразу «Я стыжусь, значит, существую» придумал не Кутельман, это была фраза Владимира Соловьева, русского философа, который послужил прообразом Алеши Карамазова и на смертном одре молился за евреев и читал псалом на иврите. Кутельман о запрещенном философе Соловьеве даже не слышал, а про стыд просто совпало, — совестливые оба.
За чаем, все вместе, вчетвером, обсуждали, как достать билеты на премьеру «Мольера» в БДТ, — Фира с Фаиной встанут в очередь за билетами вечером, а ночью Илья с Эмкой будут стоять в очереди посменно, полночи Эмка, полночи Илья. «Я могу всю ночь…» — азартно предложил Илья, но все одновременно покачали головами, — нет. Потом вдруг Фира выскочила из-за стола, бросилась за шкаф и вернулась в новом пальто и покрутилась перед столом под восторженные возгласы мужчин и Фаинино «Я тоже такое хочу, дай померить!». Потом Фаина примерила пальто, Фира спрятала пальто в шкаф, закрывая шкаф, нежно погладила рукав и принесла пирог с капустой, потом обсуждали повесть Искандера в «Новом мире». «Сандро из Чегема», потом фильм «Калина красная». Можно ли поверить в то, что вор-рецидивист изменит свою жизнь под влиянием любви простой хорошей женщины, и вообще, имеет ли смысл надеяться на то, что возможно изменить, перевоспитать взрослого человека, — Фира одна была за перевоспитание и спорила со всеми так яростно, как будто не о фильме, а о себе, и потом опять позвонили в дверь.
— Три звонка. Это уже к нам, — Фира побежала открывать, вернулась, давясь смехом. — Опять близнецы. Теперь за Таней приходили. Упорные!.. Открываю дверь, стоят, — а Таня выйдет?..
Таня вскочила, счастливая, уже готовая убежать, отставила торт, на ходу спросила:
— Мама, тетя Фира, можно мне гулять?
— Нельзя. Сиди и ешь котлету, — неожиданно резко ответил Илья, и Таня удивленно переспросила:
— Котлету? Я уже торт ем. — И заныла: — Ну мо-ожно гуля-ать? Нет, ну мо-ожно? — ныла Таня, послушно доедая торт, она так мечтала, чтобы близнецы ее заметили, и они заметили! Почему нельзя?! Дядя Илюша никогда не вмешивался в детские дела. Тем более вот так — сиди и ешь торт, какая ему разница, кто что ест.
— Это знакомство никому не нужно, — отрезал Илья.
Таня чуть не подавилась тортом. И взрослые посмотрели на него удивленно, и Лева — обычно его папе хватает нескольких минут, чтобы подружиться, в отпуске на пляже, с соседями по даче, он может подружиться даже на троллейбусной остановке. Почему он не хочет, чтобы они дружили с близнецами?
— Мне нравится играть с Аленой-Аришей, они командуют, а я могу с ними играть и думать, — примирительно сказал Лева, и все растроганно заулыбались, — умница, играет, а сам думает… Все, кроме Фиры: все Левой командуют, Лева всегда уступает. Нежный, чувствительный ребенок — как он будет жить? Он же пропадет в этом мире!
— Чтобы я тебя, Лева, и тебя, Таня, рядом с ними не видел! — сердито сказал Илья.
