Виталик утверждал, что Светлана оставила коллекцию дома, чтобы ей хотелось приходить к нему, чтобы здесь было «хоть что-то приятное».
Пока Светлана осматривала фарфоровые фигурки, Виталик стоял рядом, переминаясь с ноги на ногу, словно ему не терпелось начать ссориться, и говорил, что она приходит не к нему, а к своей коллекции.
— Ты приходишь, потому что у тебя здесь пастушки!
— Да!.. Это все, что у меня есть, ты и пастушки!..
— Расставь правильно акценты! У тебя здесь пастушки и я! — радостно предвкушая ссору, кричал Виталик.
Иногда он успевал начать кричать первым, иногда нет, но исход всегда был один — уже через несколько минут после ее прихода кричали оба.
Они упоенно, до визга, ссорились, ссора шла крещендо, с музыкально правильным увеличением накала, и достигала кульминации в крике Светланы «я никогда сюда не приду!» и Виталика «ты больше никогда меня не увидишь!».
В чем была суть претензий? «Ты должен, должен, должен…» все время повторялось в ее крике — должен звонить, спрашивать, как она, что чувствует, чего хочет… А он ее совершенно не любит, мало любит, не так любит, не так, как любил его отец!.. Все вокруг говорили «Виталик тебя обожает», но разве он любит ее так? Любуется, считает самой лучшей? Разве его любовь рождает в ней чувство безопасности?!
Затем наступал черед диминуэндо — постепенно ослабляясь, крик переходил к обессиленным «ты всегда так» — «нет, это ты всегда так», и они так же упоенно мирились, она плакала, обнимала его, сквозь слезы бормоча «я… я…». После этого они без перехода обсуждали бытовые мелочи бытовыми голосами: она хочет поменять ему домработницу, ему нужна джинсовая куртка, но только определенной фирмы, — и Светлана уходила.
Замечала ли Светлана, что ее встречи с сыном протекали в полном соответствии с оперной драматургией?.. До начала основного действия экспозиция, короткая, как полагается в опере, чтобы быстро ввести зрителя в суть истории и начать петь, — в прихожей она перечисляла его последние прегрешения, придавая эмоциональную окраску голосом. Завязка всегда одна и та же — фарфоровые фигурки, кульминация — ссора, развязка — слезы и примирение.
Театральное представление, которое они давали друг другу, было хорошим. Декорации всегда одни и те же, но мизансцены были построены по-разному, иногда она плакала, а он стоял над ней, иногда она плакала, а он убегал и возвращался, она потягивала руки — он приближался, или она протягивала руки — он отворачивался, чтобы броситься к ней неожиданно, резко. И звуковой ряд был неплох: голос Светланы, шум, который она производила, хлюпанье, рыдания; и зрительный ряд выразительный, хотя здесь лучше был Виталик, жесты Светланы были подчеркнуто драматичные, оперные. Это был хороший спектакль.
Но если это был театр, хороший театр, то какова была сверхзадача, цель, ради которой создавались актерские образы и весь спектакль? Виталик, интересуясь, в чем суть чего-то рядом с ним происходящего, спрашивал «про что кино?». Так вот — про что кино? Что говорили они друг другу этим криком? Что они друг друга любят? Что без Вадима они две сироты, но нужно жить, а жить без него трудно?.. Или просто у Светланы был плохой характер и она всего лишь пыталась выкричаться?..
Следующая по расписанию встреча проходила у нее. И совсем иначе.
Накануне визита к Светлане, в субботу вечером, Виталик начинал нервничать, уговаривать Аришу пойти с ним, а в этот раз неприятность обычного визита дополнительно отягощалась приводом в милицию. Если самое мягкое из того, что предстоит услышать, «только посмотри, до какой степени падения ты дошел», человек вправе рассчитывать на поддержку. Ариша была просто обязана пойти с ним. Тем более мама так любит Аришу.
…Если бы Светлане сказали, что она властная мать, из тех, кто хочет двигать сыновьями, как кукловоды тряпочными куклами, она бы удивилась — вот уж нет, все совершенно наоборот, он делает что хочет, а она ему во всем уступает!.. Если бы ей сказали, что она хочет получить от сына то, что в избытке давал ей Ростов, преклонение, обожание, она бы расплакалась — никто не может его заменить… Если бы ей сказали, чтобы требовала любви от своего нового мужа, а не от Виталика… Но все это, интимное, может сказать человек, которому полностью доверяешь, кто не подсматривает из-за угла, ожидая, пока ты споткнешься, а таких в Светланином окружении не было. Кроме разве что Ариши. Но разве малолетняя Ариша могла бы все это, интимное, понять, сказать?.. Ариша не про сказать, Ариша про другое.
Светлана Ростова действительно любила Аришу. Называла Аришу «мой любимый ребенок» — в глаза, а за глаза «моя номенклатурная невестка с выражением глуповатого подобострастия», чем очень веселила своих гостей. Виталик, если при этом присутствовал, добавлял с детской обидой: «Мамочка любит Аришу больше, чем меня… Мамочка, я тоже хороший…» — и, завершая аттракцион, тянулся к Светлане, словно просил, чтобы она взяла его на ручки.
Мамин день
Гости к Светлане были званы к пяти, ровно в пять Виталик с Аришей стояли на Кировском проспекте, напротив «Ленфильма». Светлана с мужем жили в третьем от угла доме, что было для Михаила Ивановича Лошака, замдиректора «Ленфильма», чрезвычайно удобно.
— Сейчас Рекс на меня набросится, схватит за штаны, поволочет в зубах… Одна надежда, что при гостях не сожрет… Я Рекс!.. Гав-гав!.. — Виталик изобразил, будто кусает прохожего.
Прохожий посторонился, выразительно взглянув на Виталика. Ариша строго сказала «Рекс, фу!..» и, тоненько засмеявшись, сказала вслед прохожему «Извините…».
«Рекс» было одно из многих прозвищ, придуманных Виталиком для Михаила Ивановича, — «папочка», «наш муж», «Чурбан», «Чурбанище», «Медвежонок Миша», «Лошара». «Рекс» было самым удачным, самым смешным прозвищем, — стандартное имя для овчарки максимально точно выражало характер Михаила Ивановича и максимально забавно противоречило его уютной внешности. Невысокий, полноватый, щекастый, с мягким широким лицом, животиком, коротковатыми полным руками, он ничем не напоминал поджарую сухую овчарку, если и был похож на кого-то, то на славного плюшевого мишку, мишку-неваляшку. Как и положено человеку пикнического типа, Лошак был жизнерадостен, чрезвычайно общителен, улыбчив, то и дело закатывался прелестным смехом, в общем, производил впечатление человека самого добродушного.
А вот характером, человеческой сутью он действительно был похож на овчарку, смысл жизни которой вовсе не добродушно вилять хвостом, ласкаться, а нести службу, охранять, работать.
На Светлане Михаил Иванович Лошак был женат четвертым браком, что у не близких к нему людей вызывало недоумение. К примеру, паспортистки в ЖЭКе, хихикнув над его фамилией и заглянув на страницу с необычным количеством штампов о браках и разводах, удивлялись: такой милый, обаятельный, толстенький, что ж он все время женится?.. Судя по штампам, все жены Михаила Ивановича брали его фамилию — разводился Михаил Иванович всегда с очередной гражданкой Лошак, но Светлана на его улыбчивое «…Ты можешь на сцене остаться Ростовой, но ты моя жена… одна фамилия… бу-бу-бу, бу-бу-бу…» фыркнула: «…Ну, Миша… Светлане Ростовой стать Светланой Лошак?! Это смешно. И вообще, ты же понимаешь…» Михаил Иванович улыбнулся — смешно и кивнул — понимает. Но оказалось, они понимают разное. По ощущению Светланы расклад был такой: она была замужем за звездой мирового уровня, а Миша — обыкновенный человек. Хотя должность у него прекрасная, лучше не бывает, лучше замдиректора «Ленфильма» только директор «Ленфильма».
