Когда закрылась дверь за последним из покидающих кабинет
Гордеева оперативников, он резко поднял голову и уставился на Короткова:
– Что за детский сад вы мне тут разводите? Почему сразу
не пришли и не сказали, что Лепешкин вам всю обедню портит?
– Виктор Алексеевич, вы не поощряете, когда мы ходим к
вам жаловаться. Сколько раз вы устраивали нам выволочки за то, что мы
жаловались вам на следователей? Вы же сами без конца повторяли, что следователь
– фигура номер один, и наше дело – выполнять его поручения, а в свободное от
основной работы время заниматься самодеятельностью, – сказала Настя,
пересаживаясь в свое любимое кресло в углу кабинета.
– Мало ли чего я говорил, – пробурчал
Колобок. – Может, я шутил. В общем так, ребятки. Я перед вами виноват,
Лепешкина просмотрел. Я его знаю давно, он в городской прокуратуре всего два
месяца работает, а до этого много лет сидел в районе и в округе. Вам, слава
богу, сталкиваться с ним раньше не приходилось, он специализировался на
хозяйственных делах. Когда мне сказали, что убийство Галактионова ведет
следователь Лепешкин, я должен был сразу вас предупредить, чтобы
женщин-свидетельниц вы предварительно опрашивали сами, иначе толку не будет. Я
этого не сделал, в чем и признаю свою вину. С этим все. Теперь о другом. Мне
звонил сегодня Константин Михайлович Ольшанский с несколько странной просьбой.
Ему нужны сведения по делу Галактионова. Господин Лепешкин их, естественно, не
дает. Ну, тут он в своем праве, тайна следствия – дело святое. В принципе Костя
мог бы получить эти сведения сам, но у него это займет раз в сто больше
времени, чем у вас троих плюс Лепешкин. Объясняю суть: Ольшанский ведет дело о
разглашении тайны усыновления. Некий Лыков вымогал деньги у приемных родителей
под угрозой разглашения вышеозначенной тайны. Будучи благополучно пойманным,
Лыков заявил, что узнал эти сведения от недавно убиенного Галактионова. Вопрос:
а откуда сам Галактионов мог это узнать? Спросить мы у него уже ничего не
можем, к сожалению. Поэтому Косте остается только одно: прошерстить весь круг
знакомых покойного, чтобы попытаться найти ниточку, которая приведет его к
человеку с излишне длинным языком. Если Костя сейчас кинется заново терзать
родственников, друзей и знакомых Галактионова, причем с какими-то странными и
совершенно другими вопросами, то потратит массу сил и времени, а в результате
только людей озлобит. Ему бы получить перечень свидетелей и краткие
характеристики показаний, да Лепешкин ему дело не дает. Просьба ясна?
– Так Лепешкин и нам дело не дает, – подал голос
Коротков. – Мы Ольшанскому можем дать только то, что сами сделали, а уж
чего там Лепешкин надопрашивал – мы и знать не знаем. Так только, в общих
словах, исходя из того, что он соизволит нам сквозь зубы процедить.
– Ребятки, Косте надо помочь.
– Конечно, Виктор Алексеевич, о чем речь, Ольшанский –
нормальный мужик, с ним хорошо работать. Поможем. А почему бы ему не забрать
дело Галактионова себе?
– С какой это стати, скажи, пожалуйста? Кто он такой,
чтобы забирать дела по собственному усмотрению? Чтобы это сделать, нужно по
меньшей мере доказать, что убийство и разглашение тайны усыновления можно
объединять в одно уголовное дело. У тебя есть основания так думать? Правильно,
нет. И у меня нет. И у него нет. Во-вторых, нужно еще доказать, что дела надо
объединять именно у Ольшанского, а не у Лепешкина. По общему-то правилу дело о
менее тяжком преступлении присоединяется к делу о более тяжком, а никак не
наоборот. Усыновление можно отобрать у Кости и отдать этому дегенеративному
Лепешкину. А наоборот – маловероятно.
Выйдя от начальника, Настя направилась к своему кабинету,
когда ее догнал высокий черноглазый Миша Доценко, самый молодой сыщик в отделе
по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями.
– Анастасия Павловна, можно к вам на минутку?
– Заходите, Мишенька.
Она приветливо улыбнулась, открывая перед Мишей дверь. Он ей
нравился своим упорством, неугасимым стремлением научиться тому, чего он еще не
умеет, открытостью и какой-то почти детской наивностью и чистотой. Сам он перед
Каменской трепетал, называл ее по имени-отчеству, чем вот уже три года ввергал
ее в смущение и краску, но переходить на «ты» и на обращение по имени
отказывался категорически.
– Выпьете со мной кофе? – спросила она, доставая
большую керамическую кружку и кипятильник. Без кофе она не могла прожить и двух
часов, и если ей не удавалось вовремя влить в себя чашку горячего крепкого
напитка, она начинала слабеть, внимание рассеивалось, а глаза закрывались.
– С удовольствием, если можно, – застенчиво
ответил Миша. – Анастасия Павловна, объясните мне, пожалуйста, про
Лепешкина, я не все понял из того, что говорил Виктор Алексеевич.
У Миши Доценко было еще одно отличительное качество: он был
единственным сотрудником отдела Гордеева, который никогда не называл своего
начальника Колобком не то что за глаза, а даже и в мыслях.
– Видите ли, Мишенька, я сама узнала об этом только
сегодня утром. Оказывается, от Игоря Евгеньевича в свое время ушла жена,
бросила его ради красивого богатого любовника. Подозреваю, там было еще
кое-что, но вам, как человеку молодому, эти гадости знать не обязательно. Игорь
Евгеньевич очень переживал, причем настолько, видимо, сильно, что у него
сформировался свой взгляд на адюльтер. Мужчина, как холостой, так и женатый,
может делать все, что считает нужным, но изменяющая мужу женщина достойна
всяческого порицания. Он ненавидит только свою жену, но никак не ее нового
мужа. Понятно?
– Пока понятно, – кивнул Миша, не сводя с Насти
внимательных черных глаз. – У вас вода кипит.
– Спасибо.
Она повернулась к тумбочке, на которой стояла кружка с
кипятильником, вытащила вилку из розетки.
– Вам крепкий?
– Средний.
– Сахар?
– Два кусочка, если можно, пожалуйста.
– Можно, пожалуйста. – Настя бросила в его чашку
два куска сахару. – От вашей вежливости, Мишенька, можно сойти с ума. Вы
не устаете от нее? Впрочем, извините, это с моей стороны уже грубо. Вернемся к
Лепешкину. Если Игорю Евгеньевичу приходится беседовать с женщиной, имеющей
любовника, то беседу можно считать загубленной с самого начала. Он проявляет
крайнюю резкость, нетерпимость, невежливость вплоть до грубости, постоянно
давая ей понять, что она нарушает нормы морали и ей вообще не место среди
людей. Понятно, что практически любая женщина в такой обстановке замкнется и
слова лишнего не скажет, лишь бы быстрее ноги унести от этого малоприятного
человека. А поскольку Галактионов в любовных связях и разовых похождениях себя
не ограничивал, то совершенно очевидно, что его подруги составляют значительную
часть всех источников информации. И вот сегодня утром оказалось, что полноту
информации, полученной из этих источников, нужно ставить под сомнение. Костя-то
Ольшанский хорошо знает, что такое Лепешкин, вот он меня и просветил.
– Вы мне не расскажете?
