Полковник Виктор Алексеевич Гордеев был наделен подчиненными
прозвищем Колобок из самых лучших чувств. Над ним уже лет тридцать никто не
смел подшучивать, и прозвище, которое приклеилось к нему еще с юных лет и
кочевало из поколения в поколение, передаваясь от уходящих на пенсию молодым
новичкам, к нынешнему времени обрело смысл почти угрожающий: не смотрите, что я
кругленький и лысый, я на самом деле – свинцовый шар.
Оперативку он начал, как всегда, спокойно и приветливо. Но
все его сотрудники знали, что, даже если кому-нибудь из них грозит крупный
разнос, Колобок никогда этого не покажет заранее. Он любил своих ребят и
относился к ним уважительно, считая, что лишняя, особенно преждевременная,
нервотрепка раскрытию тяжких преступлений против личности отнюдь не
способствует.
– Что-то я давно не слышал, как движутся дела по
Битцевскому парку, – начал он. – Слушаю, Лесников.
Игорь Лесников, самый красивый сыщик на Петровке и в то же
время один из самых строгих, серьезных и обязательных сотрудников, начал обстоятельно
докладывать о том, какая работа проделана для раскрытия серии изнасилований,
совершенных в течение месяца в Битцевском парке. Дело расследовалось уже
четвертый месяц, первоначальная горячка поутихла, а в таких случаях Колобок
призывал подчиненных к ответу примерно раз в неделю. Настя внимательно слушала
Игоря, стараясь не сбиваться на мысли об убийстве Галактионова, потому что в
работу по Битцевским изнасилованиям она сама внесла немалую лепту, долго и
кропотливо составляя схему, которая позволила вывести некоторые закономерности
в совершении преступлений. Исходя из этих закономерностей они с Игорем
нарисовали примерный портрет преступника, его психологическую, поведенческую
характеристику и теперь терпеливо, день за днем, отрабатывали всех возможных
подозреваемых. Точнее, отрабатывал сам Игорь, каждый вечер принося Насте
результаты своих трудов, а уж она занималась анализом полученной информации.
– Медленно, медленно работаете, – недовольно
сказал Гордеев. – Но в целом направление кажется мне перспективным. Так,
убийство Галактионова. Кто доложит? Каменская?
– Разрешите, Виктор Алексеевич, я доложу, –
вызвался Коротков. – У нас возникли новые обстоятельства. Круг знакомых
Галактионова чрезвычайно широк, вы об этом знаете. За три недели опрошено более
семидесяти человек, которые могли дать какую-либо информацию о самом
Галактионове и о возможных причинах его убийства. Еще три дня назад нам
представлялось…
– Кому это – нам? – ехидно перебил его
Колобок. – Мне? Анастасии? Николаю Второму?
Юра перевел дыхание и, сделав небольшую паузу, продолжил:
– В первую очередь, так думал следователь Лепешкин, и я
был с ним полностью согласен. Поэтому я убедил в этом Каменскую.
– А у нее своей головы нет на плечах? Ладно, продолжай.
– Нам представлялось, что круг лиц, обладающих
информацией о Галактионове, нами выявлен полностью. Полученная от этих людей
информация постоянно дублируется, повторяется в показаниях, называются одни и
те же факты, фамилии, имена, адреса. Все версии, выдвинутые на основании
собранных сведений, проверяются, выдвигаются новые версии. Однако вчера была
получена новая информация, на основании которой мы можем считать, что круг
знакомых Галактионова охвачен не полностью и что у него была некая сфера
деятельности, о которой никому из опрошенных ничего не известно. Как могло
получиться, что мы не узнали об этом раньше? У меня нет готового ответа, Виктор
Алексеевич. У меня есть только предположения, которые я пока не хотел бы
высказывать, чтобы никого зря не обижать.
Гордеев поднял глаза от листка бумаги, на котором что-то
задумчиво чертил, слушая оперативников, и вопросительно посмотрел на Настю. «Ты
в курсе? О чем это он говорит?» – спрашивал его взгляд. Настя едва заметно
кивнула, мол, все правильно, если нужны подробности – я потом все объясню.
– Обижать не надо, это ты правильно решил, –
покивал круглой лысой головой Виктор Алексеевич. – Но и голову мне
морочить не стоит. Как ты предполагаешь действовать дальше? Как собираешься
выявлять эту таинственную сферу деятельности Галактионова?
– В первую очередь я собираюсь тщательно
проанализировать все имеющиеся показания, чтобы попробовать выявить дефекты
допросов.
– Иначе говоря, ты собираешься посмотреть, нельзя ли
вытрясти что-нибудь из тех, кто уже попал в поле вашего зрения. Ты хочешь
попытаться понять, есть ли среди этих людей такие, которые явно о чем-то
умалчивают. Я правильно перевел твою речь на человеческий язык?
– Правильно, товарищ полковник. У нас нет возможности
расширять круг проверяемых до бесконечности в поисках людей, которые с первого
же вопроса выложат нам все, что мы хотим узнать. Я считаю, нужно идти по пути
интенсификации, постараться наилучшим образом использовать уже имеющихся
свидетелей.
– Так.
Колобок обвел присутствующих тяжелым немигающим взглядом.
– Наш уважаемый коллега Коротков решил устроить нам
здесь небольшой ликбез, дабы за словесным туманом скрыть собственные неудачи.
Это печально. Еще более печально, что за столько лет работы в отделе он так и
не усвоил, что признаваться в неудачах – не стыдно. Точно так же, как не стыдно
должно быть признаваться в ошибках. Это, может быть, неприятно, но ни в коем
случае не стыдно. Более того, своевременное признание ошибки или неудачи
оставляет возможность исправить положение, а чем дальше – тем шанс на
исправление положения меньше. Я повторял вам это миллион раз. Повторял?
Он снова обвел глазами всех находящихся в комнате.
– Продолжим работу, – неожиданно мирно сказал
Колобок. – Все, кто работает по Галактионову, останутся после совещания.
Настя облегченно вздохнула. Ей было ужасно жаль Юрку
Короткова, добровольно подставившего себя под удар, но они все рассчитали
верно. Колобок должен был им наподдать, это было во всех отношениях
справедливо, хотя, конечно, откуда им было знать, что Лепешкина нельзя оставлять
наедине с женщинами-свидетельницами. И нельзя потом принимать за чистую монету
то, что написано в протоколах допросов таких свидетельниц. Настя уже к концу
первой недели совместной работы почувствовала, что с Игорем Лепешкиным что-то
не так, но смолчала, полагая, что у человека, почти двадцать лет проработавшего
на следствии, должно хватить профессионализма на то, чтобы не смешивать
субъективные оценки и переживания с фактами и доказательствами по уголовным
делам. Да и сам Колобок Гордеев страшно не любил, когда его сыщики начинали
жаловаться на следователей. «Не можете найти со следователем общего языка –
грош вам цена как оперативникам», – не уставал повторять он. Кроме Насти и
Короткова убийством Галактионова занимался еще Миша Доценко, и они втроем
опросили столько людей, сколько сумели, разрываясь между этим преступлением и
добрым десятком других. С остальными беседовал Лепешкин. Вот и добеседовался…
Одним словом, струсили они, не настояли на своем сразу же, за что и получили от
Колобка Гордеева по полной программе. Но главное – они сумели за полчаса
соорудить сценарий, результатом постановки которого на оперативном совещании
явилось внезапное озарение их начальника. Не случайно же он ругался, ругался,
мораль читал и вдруг ни с того ни с сего перешел к следующему вопросу, словно
разговора о Короткове и его неудачах не было вовсе. И не случайно велел
остаться после совещания Насте, Короткову и Доценко. Это означало, что он тоже
вспомнил про Лепешкина и понял, что вины его ребят здесь нет. Они следователей
не выбирают. А его вина, вина начальника, есть. Он должен был вовремя
вспомнить, что такое есть Игорь Евгеньевич Лепешкин, и дать своим подчиненным
жесткие инструкции, а не ждать, пока они набьют синяки и шишки, набираясь
собственного печального опыта.
