Литвинова покаянно вздохнула.
– Но я ведь никому этим не навредила, правда? Если бы
из-за моих показаний осудили невиновного или оправдали преступника – тогда,
конечно, меня надо судить. А так… Гриша сам себе вынес приговор.
– Да, чуть не забыл, – спохватился Коротков. –
Вы не помните, над каким проектом работал Войтович, когда все это случилось?
Это был удар ниже пояса. Коротков смотрел на нее спокойными
ясными глазами, а она говорила ему какие-то ученые слова, называла пункты
институтского плана работы и чувствовала, как внутри у нее все онемело от
ужаса.
5
Пока Коротков опрашивал сотрудников лаборатории, в которой
работал Григорий Войтович, Настя Каменская сидела в отделе кадров Института и
смотрела личные дела сотрудников. Она отобрала сначала всех мужчин, потом
отделила тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти лет. Шитова определила
возраст таинственного гостя между сорока пятью и пятьюдесятью годами, но
осторожная Настя на всякий случай расширила возрастные рамки, прибавив по пять
лет к нижней и верхней границе. Мало ли, как может выглядеть человек, если он
следит за собой или, наоборот, болеет или ведет нездоровый образ жизни. И
потом, Шитова – свидетель не особо надежный, если учесть, в каком она тогда
была состоянии.
Из тех, кому было от сорока до пятидесяти пяти, пришлось
делать выбор, опираясь на имеющиеся в личном деле фотографии. Яркие брюнеты и
седовласые ученые мужи – в сторону. Лысые и те, чье лицо никак нельзя назвать
«среднеевропейским», – туда же. В отдельную стопочку она отложила мужчин с
усами или бородой: фотографии сделаны не вчера, а сейчас эти люди вполне могут
оказаться гладко выбритыми. В другую стопочку попали те, кто родился и вырос не
в Центральной России. У таких людей довольно часто встречается акцент, характерное
«оканье» или «хыканье», хотя, опять-таки, за долгие годы жизни в Москве он мог
и исчезнуть. Их, как и усатых-бородатых, тоже надо проверить. Наконец остались
те, кого Настя условно назвала «чистыми типами»: средне-русые, без ярких
примет, коренные москвичи или питерцы, без растительности на лице.
Она попросила устроить так, чтобы какая-нибудь общительная
лаборантка провела ее по Институту, останавливаясь по пути с каждым
встречным-поперечным и невинно болтая на заранее «заказанные» Настей темы. Они
шли по длинным коридорам, запутанным переходам между корпусами, спускались в
подвал, взлетали на лифте на последний этаж, где полюбовались на сплошные
металлические двери с солидными замками, закрывающие входы на лестницы, с
которых можно было попасть на крышу. На крыше, как пояснила лаборантка,
находятся многочисленные специальные устройства «по профилю Института», без
которых невозможно вести научную работу.
Под конец прогулки ноги у Насти гудели, спина разламывалась
и она мечтала только о том, чтобы лечь. Зато узнать удалось много полезного. Из
мужчин, носящих усы, внешность не изменил ни один, они так и продолжают ходить
с усами, зато среди бородачей побрились двое. Один из них, как оказалось, в
начале декабря сломал ногу и до сих пор лежал в гипсе, второй немедленно был
переведен Настей в группу «чистых типов». Из сотрудников, предположительно
имеющих хотя бы небольшой акцент или особенности произношения, которые могло бы
заметить ухо московского жителя, ее внимание привлекли двое, один был уроженцем
Орла, другой – Рязани, а в этих регионах, как принято считать, население
говорит на очень правильном русском языке. Предположение полностью
подтвердилось, и эти двое также перекочевали в группу «чистых». Наконец, среди
тех, кто первоначально образовал вышеуказанную группу, Настя забраковала троих.
Один из них безбожно картавил, имея трудности по меньшей мере с половиной
согласных, существующих в алфавите. Второй довольно заметно заикался. Третий
весь декабрь был за границей на стажировке.
Настя вернулась в отдел кадров, произвела некоторые
перемещения папок с личными делами из стопки в стопку и оглядела результаты
своих изысканий. Кандидатов в подозреваемые осталось пятеро:
директор Института Альхименко, доктор технических наук,
профессор;
ученый секретарь Института Гусев, кандидат
физико-математических наук, доцент;
заведующий лабораторией Бороздин, доктор технических наук,
профессор;
ведущий научный сотрудник Лысаков, кандидат медицинских
наук.
Научный сотрудник Харламов, без ученой степени.
«Начнем с них, – решила Настя, доставая миниатюрный
фотоаппарат. – Покажем их Шитовой, а уж если не опознает, тогда займемся
остальными».
Она быстро отщелкала десять кадров – по два на каждого
кандидата в подозреваемые, потом сделала кое-какие выписки, сдала дела
работнику отдела кадров и отправилась искать Короткова.
6
Литвинова мчалась домой, не чуя под собой ног. Сердце бешено
колотилось, она даже начала задыхаться, хотя обычно выдерживала и более быстрый
темп, а в молодости долго и успешно занималась спортом. Ворвавшись в квартиру,
она убедилась, что Юли нет дома, и кинулась к телефону.
– У нас в Институте милиция, – сообщила она, с
трудом переводя дыхание после быстрой ходьбы.
– По какому поводу? – осведомились у нее.
– Пока не по ЭТОМУ, но могут и до ЭТОГО добраться. Я делаю
все, что в моих силах, но…
– Как скоро вы закончите работу?
– Еще вчера я могла бы гарантировать вам, что через
полтора месяца все будет доведено до ума. Но теперь – не знаю. Не исключено,
что работы придется приостановить на неопределенное время. Или вообще свернуть.
– Нас это не устраивает, – ответили ей. –
Работы должны быть закончены, и прибор должен попасть к заказчику. Ваше дело –
проинформировать нас, как только прибор покинет пределы Института. Остальное –
наша забота. Вы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы милиция до
него не добралась. Это будет соответствующим образом оплачено.
– Сколько? – тут же спросила она, понемногу
восстанавливая дыхание.
– Сорок процентов от первоначальной суммы.
– Не все в моей власти. Но все, что смогу, сделаю, –
пообещала Инна. Ей очень нужны были деньги. Много, много денег.
7
Мужчина, разговаривавший с Инной Литвиновой по телефону,
положил трубку и задумчиво посмотрел на висящую на стене картину. На ней был
изображен букет изящных экзотических цветов в высокой узкой стеклянной вазе. Он
любил смотреть на эту картину, она его почему-то успокаивала.
Как прав он был, когда настаивал на том, чтобы не выходить
напрямую на Институт! Словно чуял опасность. У него были свои люди в окружении
Мерханова, они-то и сообщили, что Мерханов ждет какой-то прибор. Дальнейшее
было делом высокопрофессиональной шпионской техники: узнать, что за прибор, и
откуда Мерханов собирается его получить, и даже сколько он пообещал за него
заплатить. Можно было действовать напрямую: перехватить заказ, посулив еще
большие деньги, или вообще просто приказать – и сделают, куда денутся. Но зачем
платить больше, когда можно заплатить меньше? Детский вопрос. И потом,
«светиться» тоже нельзя.
