Всю жизнь подсознательно поступая так, как этого требовали нормы приличия, Патриция вдруг обнаружила, что начала себя вести крайне политически некорректно. Глядя на толпившихся на рынке людей, старых и раздражительных, она думала о том, что полгода назад задала бы себе вопрос: отчего они столь несчастны и чем она могла бы им помочь? Теперь же она просто считала несправедливым, что они до сих пор живы.
Услышав по телевидению призыв о сборе средств для детской больницы, она спрашивала себя, почему люди испытывают такую жалость к детям, которые еще ничего не успели сделать для мира, когда Билл и ему подобные прожили намного дольше для того, чтобы стать частью жизни других. Например, ее жизни. А когда однажды на улице в Снохомише кто-то попытался приколоть ей значок с призывом к борьбе со СПИДом, она лишь огрызнулась на парня и оттолкнула его. Парень — симпатичный и с печальным взглядом — повернулся к своей коллеге, не менее симпатичной девочке-подростку, прямо-таки источавшей сострадание, и что-то ей сказал.
Патриция испепелила его взглядом.
— А вы как, предохраняетесь, когда трахаетесь?
Парень покраснел.
Садясь в машину, Патриция уже ненавидела сама себя, но внутри у нее по-прежнему все дрожало.
Какое-то время спустя, через несколько месяцев, ей стало казаться, что она постепенно привыкает к новой жизни. Однако вскоре стало ясно, что это лишь затишье перед бурей. У нее часто начали происходить нервные срывы. Дни тянулись все медленнее, делая жизнь еще более невыносимой.
Потом, одной долгой декабрьской ночью 2001 года, незадолго до первого Рождества, которое ей предстояло встретить без Билла, у нее в голове будто что-то взорвалось. Она вспомнила о компакт-диске с его любимыми записями, которые он сам выбрал для исполнения на собственных похоронах, еще в Портленде. Эти классические мелодии она никогда раньше не слышала, но, видимо, они были дороги ему как некая часть его жизни, предшествовавшая их встрече. Она не слушала их со дня похорон. В тот день, когда музыка смолкла, она поняла, что это конец всему новому, конец будущему, конец всех возможных концов. Этой ночью она поставила диск во второй раз и прослушала весь, полностью. Обнаружив оставшуюся после Билла большую бутылку виски, она выпила ее до дна, чего никогда даже близко не бывало за всю ее жизнь.
Полночь застала ее на улице, с растрепанными волосами, босиком и почти без чувств. Она что-то говорила, кричала, ругалась и плакала, пока не охрипла. Дверь в дом осталась открытой и скрипела на ветру позади нее. Ей вовсе не казалось, что она ведет себя глупо. Ей казалось, будто она пытается выцарапать глаза всем в мире. Ей казалось, что она готова вышибить мозги любому, кто подвернется ей под руку. Ее охватил невыносимый ужас, и в эту ночь она поняла, что наконец постигла истину. И истина эта заключалась в следующем: жизнь — это ад. Но ничего другого не дано.
Покончить с собой — означало сдаться. Смерть сильнее кого угодно. Так было всегда и так всегда будет, но она не собиралась вставать на ее сторону. Тогда — кто еще? Относиться всерьез к Богу она больше не могла. Она была сыта по горло поисками оправданий для этого старого придурка, помогая ему выйти из бесчисленных затруднительных положений, исправляя последствия его бесконечных капризов. Бог для нее более не существовал, но и Смерть ее нисколько не привлекала.
В итоге она приняла решение, стоя на берегу холодного озера и то и дело прикладываясь к бутылке покойного мужа. Она больше не собиралась никому и ничему подчиняться или следовать. Ни человеку, ни Богу, ни идее, ни истине, ни обещаниям. Раньше у нее был Билл. Теперь не осталось ничего.
Однако две недели спустя она кое-что нашла в лесу, или оно ее нашло. И она передумала.
Небо потемнело, и озеро стало напоминать черный мрамор. Похолодало, и пора было возвращаться. Однако она посидела еще немного, поскольку ей нравился этот вид и она боялась, что в ближайшее время все может измениться. Она боялась, что хоть незнакомцы и уехали, они могут вернуться, и тогда ей придется защищать то единственное, что было ей действительно небезразлично.
Что ж, чему быть — того не миновать.
Глава
22
Мы остановились в «Морисе», остатках былого величия неподалеку от центра Фресно. Отель выглядел так, будто его строили в качестве убежища от непрекращающихся бомбардировок, и это нам понравилось. Мы очутились в городе поздно вечером накануне и решили не ехать дальше, поняв, что при отсутствии конкретного плана нас может завести совсем не туда, куда нужно. Подойдя к стойке порознь, мы взяли номера на разных этажах, поднялись наверх и отправились спать.
На следующее утро мы долго ходили по центру города, но так и не смогли придумать, куда же нам идти и что, собственно, делать. Когда нет интереса к покупкам, один вид магазинов порой вызывает неприязнь. Кто эти люди? Что они покупают и зачем? На них точно так же перестаешь обращать внимание, как и на фасады с заколоченными окнами или разрисованные граффити переулки между заброшенными складами. У меня возникло странное ощущение, будто я узнал на одной из дверей знакомые буквы, но при более близком рассмотрении оказалось, что вторая буква Б, а не Р. По крайней мере, так мне показалось. Похоже, у меня началась паранойя.
Ближе к полудню мы снова оказались в моем номере. Помещение было небольшим и давно не ремонтировалось. Я сел в кресло, Нина на кровать. Нам принесли кофе.
Нина жалела, что уехала из Лос-Анджелеса, и ей хотелось вернуться, но я не мог ей этого позволить. Я понимал, что все происходящее напоминает бегство — да так оно, собственно, и было. С другой стороны, у Нины есть работа, несмотря на временное отстранение. Подобная ситуация, возникшая из-за близких отношений с мужчиной, к тому же давно закончившихся, могла привести в бешенство любую женщину. Нина, однако, была не просто любой женщиной. В глубине ее души зрела неподдельная ярость. Она настолько разозлилась на Зандта за то, что он ей солгал, что больше не включала телефон. Я несколько раз пытался ему звонить, но не слышал в ответ ничего, кроме голоса робота, извещавшего, что телефон выключен. Он мог находиться в любой точке страны, занимаясь чем угодно, — или у него серьезные неприятности. Кто знает, возможно, его даже уже не было в живых.
Ни я, ни Нина не исключали возможности, что Зандт убил Ферильо. Нам обоим было известно, что на начальном этапе поисков дочери, когда он еще работал в полиции, он самостоятельно выследил и убил человека, которого считал виновным в ее исчезновении. Проблема заключалась в том, что после этого похищения продолжились. Сейчас мы знали имя этого человека — Стивен Делонг, а также то, что он был лишь одним из нескольких, похищавших подростков по приказу «соломенных людей», во главе которых стоял мой брат. Неожиданное появление видеозаписи, обвиняющей Джона в убийстве Делонга, которую, судя по всему, долгое время держали про запас, доказывало, что его преследуют и очень хотят доставить ему крупные неприятности. Вопрос заключался в том, действительно ли он был причастен к смерти Ферильо.
