– А мотив? Если Карташов замешан, то какой мотив?
– Не знаю. Вот и хочу попробовать узнать. Только нам
трудно вдвоем с Чернышевым, поэтому дело двигается медленно.
– По-моему, оно у тебя вообще не двигается, – проворчал
Колобок. – Все пробуешь, проверяешь, тыкаешься, как слепой котенок, а толку –
чуть.
С отделением милиции по месту жительства Ереминой контакт
поддерживаешь?
– Ну… в общем… – промямлила Настя.
В отделении милиции розыском пропавшей Ереминой
первоначально занимался капитан Морозов, поэтому сотрудничать с группой,
расследующей убийство, поручили тоже ему. В первые дни Настя пыталась
подключить его к делу, но Морозов довольно популярно объяснил ей, что, кроме
этого убийства, совершенного, между прочим, неизвестно где, возможно, в другом
районе города и даже в области (а он, Морозов, обязан заниматься только
преступлениями, совершенными на его территории), на нем еще восемнадцать краж, два
десятка угонов, грабежи, разбои и парочка нераскрытых убийств, по которым ему
Петровка не помогает и он крутится сам. Даваемые Настей поручения он выполнял
неохотно, спустя рукава, особо не торопился, зато очень ловко прятался от нее,
и найти его было очень и очень непросто.
Через три-четыре дня Настя вообще перестала его искать и
тащила всю огромную работу на себе и Чернышеве.
Однако жаловаться и ябедничать Каменская не любила, поэтому
на вопрос начальника промычала что-то невразумительное.
– Ясно, – коротко хмыкнул Колобок, мгновенно все поняв.
– Позвоню в отделение, проведу воспитательную работу. Подключай Морозова,
нечего с ним церемониться. Можно подумать, у него нагрузка больше, чем у
Чернышева. Послезавтра стажер придет, возьмешь к себе в помощь. И не стесняйся
использовать наших ребят. Только делай это через меня. Поняла? Обязательно
через меня. Я как начальник даю поручение – и точка. При этом могу ничего
никому не объяснять. А ты ведь не сможешь им не ответить, если они начнут
задавать вопросы, верно?
– Верно, не смогу. Подумают, что я строю из себя
невесть что.
– Ну да, ну да, – задумчиво покивал полковник, и Настя
поняла, что он опять на несколько секунд выключился из разговора.
Настя поднялась из-за стола, аккуратно сложила свои записи.
– Я пойду, Виктор Алексеевич? – полувопросительно
сказала она.
– Ну да, ну да, – снова повторил Гордеев и вдруг как-то
странно посмотрел на Настю и очень тихо произнес:
– Будь осторожна, Стасенька. Ты у меня одна осталась.
Следователь Ольшанский в противоположность Гордееву был
приветлив и улыбчив, но большинство Настиных предложений встречал в штыки. И
Настя догадывалась отчего. В первую неделю после возбуждения дела об убийстве
Ереминой со следователем работали Миша Доценко и Володя Ларцев. Если к к оценке
Константин Михайлович был равнодушен, то Ларцев числился у него в любимчиках,
вполне, впрочем, заслуженно. Ольшанского с Ларцевым связывала и личная дружба,
они ходили друг к другу в гости, а их жены стали добрыми приятельницами. Когда
полтора года назад при родах умерли жена Ларцева и новорожденный ребенок и
Володя остался с десятилетней дочкой на руках, именно Ольшанские помогли ему
справиться с горем и как-то наладить жизнь.
Но смерть жены изменила не только личную жизнь Ларцева. Она
сказалась и на его работе. Володя уже не мог безраздельно отдаваться служебным
делам и пахать с утра до глубокой ночи, как это бывало раньше. У него
прибавилось забот и головной боли, он стал успевать делать гораздо меньше,
потому что в течение дня старался решить кое-какие хозяйственно-магазинные
проблемы, заскочить домой проверить, все ли в порядке, вечером пораньше уйти,
чтобы проконтролировать дочкины уроки и приготовить ей еду на весь следующий
день. Коллеги относились к беде сочувственно и многое Ларцеву прощали, тем
более что его хлопоты отразились в основном на объеме выполняемой работы, но не
на ее качестве. Однако Константин Михайлович Ольшанский, принимая близко к
сердцу все, что касалось его друга, болезненно воспринимал любой намек на то,
что Володя иногда недорабатывает. По-человечески все это можно было понять. Но
Насте неприятно было, что в этой ситуации она оказалась «стрелочником».
– Экспертиза пленки еще не готова, – сообщил
Ольшанский, как только она переступила порог.
Настя забрала у Карташова не только последнюю кассету, но и
две предыдущие, на которых были сообщения, исходящие несомненно от самой Вики,
и попросила следователя задать эксперту вопросы о природе непонятной паузы и о
том, есть ли на последней кассете запись голоса, идентичного образцам номер
четыре, одиннадцать и сорок шесть, отмеченным на двух других кассетах. Если уж
не верить Карташову, решила она, то не верить во всем. Стало быть, надо
проверять все и опять с самого начала. Услышав, что заключение экспертов еще не
готово, она огорченно вздохнула.
– Жалко. Я так надеялась. Но все равно, Константин
Михайлович, надо разрабатывать Карташова.
– Согласен, – кивнул Ольшанский. – Есть предложения?
– Есть. В первую очередь надо передопросить подругу
Ереминой Колобову и врача-психиатра. Потом еще раз побеседовать с родителями
Карташова и вообще со всеми, кто был допрошен в первые дни. – Она чуть было не
сказала: «Со всеми, кто был допрошен Ларцевым», но вовремя прикусила язык.
Следователь поморщился.
– Что ты хочешь получить из этих допросов? Ну скажи на
милость, какие такие вопросы ты им всем задашь, кроме тех, которые уже были
заданы?
«Вопросы-то те же самые, только, подозреваю, ответы будут
другие», – мысленно ответила Настя, но снова сдержалась.
– Дело стоит на месте, – продолжал между тем
следователь, – ничего нового в нем не появляется, а ты все время пытаешься
изобразить видимость работы и переделываешь одно и то же по несколько раз. Где
твое хваленое мышление? Уж сколько мне про тебя рассказывали, уж так тебя превозносили,
а я что-то не вижу твоих необыкновенных способностей.
Обыкновенный серенький сыщик, таких тысячи. Так что давай-ка
начистоту, Каменская. Я сейчас тебе обидные вещи говорил, но они основаны на
том, что я вижу. А если я чего-то не вижу, то это уже твоя вина. Я ведь тебя
предупреждал, чтобы ты не вздумала темнить. Признавайся, ты что-то от меня
утаиваешь?
Терпение у Насти истощилось. «Нет, я не Грета Гарбо, –
подумала она.
– В актрисы не гожусь. Я могу быть только самой собой,
больше пяти минут притворства не выдерживаю». Она решила сказать правду.
– Константин Михайлович, протоколы первых допросов –
явная халтура. Я понимаю, как неприятно вам это слышать, я знаю, что Ларцев ваш
близкий друг. Поверьте мне, мы с ним знакомы не один год, я его очень уважаю и
отношусь к нему с доверием и теплотой. Но в нынешней ситуации наши с вами
эмоции мешают нормальной работе по делу. Давайте признаем, что Ларцев спешил,
хотел сделать все побыстрее, а получилась халтура, которую надо за ним
переделывать. В результате упущено время, которое можно было бы использовать
более толково. Ну что теперь, рвать на себе волосы? Что случилось, то
случилось. У Володи трудная жизнь, сделаем ему скидку и постараемся поправить
то, что еще можно поправить. Хотя кое-что поправить уже нельзя. Прошу вас, не
закрывайте глаза и не делайте вид, что все в порядке. Вы же сами видите, что
протоколы допросов сделаны плохо.
