– К сожалению, мне пока нечего вам сказать, Александр
Евгеньевич. Могу утверждать определенно, что Филатову убили не из ревности и не
из-за денег. Но это, увы, пока все, что мы знаем точно. Конечно, могут
открыться и новые обстоятельства. Тогда мы вернемся к этим версиям.
– Я боюсь показаться вам надоедливым, но… Вы позволите
мне приходить к вам, узнавать, как идут дела? Вы ведь знаете, – он
пристально посмотрел Насте в глаза, – я любил Ирину. Очень любил. Я был
готов пойти на развод, но она и слышать не хотела, говорила, что все равно
негде будет жить.
– Александр Евгеньевич, – дружелюбно улыбнулась
Настя, – вы много лет знали Ирину Сергеевну. Расскажите мне про нее. Вы же
понимаете, нам важна каждая мелочь, каждая деталь.
– Что вам рассказать? – вздохнул Павлов. –
Ирочка была… Да разве это расскажешь? Чудесная, очаровательная, нежная… – Было
видно, что он не на шутку разволновался, руки задрожали, кадык дернулся над
узлом галстука. – Не могу, простите.
Он поднялся. Взглянул на часы. Вымученно улыбнулся Насте.
– Давайте заключим с вами маленькую сделку, Анастасия
Павловна. Вы мне разрешите приходить и спрашивать про ход расследования, а я за
это буду рассказывать вам про Ирочку. Договорились?
– Хорошо. Приходите, буду с нетерпением ждать ваших
рассказов.
Почти столкнувшись с Павловым в дверях, к Насте влетел
разъяренный Гордеев.
– Знаешь, где сейчас Шумилин? В клинике неврозов.
Ковалев, конечно же, побежал к своему дружку и все рассказал. А Виноградов даже
ничего выяснять не стал, видно, знает отлично, какая сволочь его родственничек
и чего от него можно ожидать. Запихнул в психушку от греха подальше, чтобы мы
его не достали.
– Интересно, а Ковалев об этом знает? Ситуация-то
пикантная. Виноградов, с одной стороны, друг, а с другой – укрывает насильника
его же родной дочери. По сути одно то, что парень согласился на госпитализацию,
в глазах Ковалева должно быть признанием в том, что он виновен.
– Верно, – согласился Гордеев. – Виноградов
должен бы, по идее, скрывать это от Ковалева.
– Попробуем узнать кое-что. – Настя набрала номер
телефона. – Будьте добры Эллу Леонидовну. – Прикрыв трубку рукой, она
пояснила Гордееву: – Моя приятельница. Работает в клинике неврозов. Мы с ней
вместе курс психодиагностики у Березина слушали… Эллочка? Здравствуй, это Настя
Каменская.
Обменявшись любезностями, Настя попросила, если возможно,
выяснить, по чьей протекции госпитализировали Шумилина Сергея Викторовича, 1968
года рождения. Элла обещала перезвонить.
Долгожданный звонок раздался в самом конце дня. Настя
поговорила с Эллой и, озадаченно покачав головой, зашла к Гордееву.
– Шумилина в клинику устраивал лично сам Ковалев
Виталий Евгеньевич.
– Подонок, – тихо пробормотал Виктор
Алексеевич. – Ну, мы еще поглядим, кто кого.
И этот понедельник, двадцать второе июня, был таким же
жарким, как все предыдущие дни. И снова, чуть приволакивая распухшие от жары
ноги, Настя Каменская, не выносившая толпы и духоты, медленно брела мимо
автобусных остановок домой. Она думала о том, что в русском языке слово
«правда» – только одно, а слов, противоположных по значению, куда больше:
«обман», «ложь», «неправда», «вранье». Может, потому, что правда – проста, а
ложь многолика? Настя стала перебирать в уме синонимы этих слов на всех
известных ей языках. Поглощенная своими лингвистическими изысканиями, она не
заметила невысокого смуглого человека в очках, который на некотором отдалении
следовал за ней от самой Петровки. Если бы с Настей рядом был Юра Коротков, он
бы наверняка узнал этого человека. Но Юры не было, а обнаруживать наблюдение
Настя не была приучена.
* * *
Во вторник ситуация неожиданно обострилась. Насте позвонил
Дима Захаров, сообщил, что агентство, в котором он работает, получило заказ на
сведения об Ирине Сергеевне Филатовой. Заказ передан, естественно, через
посредника, да и самого посредника шеф все равно не назовет. Имя клиента –
профессиональная тайна. Обычно ленивая и медлительная, Настя пулей влетела в
кабинет к Гордееву.
– Виктор Алексеевич, у меня на телефоне Захаров из
частного охранного агентства. Кто-то интересуется биографией Филатовой.
– Да? – Колобок сунул в рот дужку очков. –
Любопытно. Какие будут суждения?
– Если уж нам так повезло с Захаровым, я думаю, есть
смысл этим воспользоваться. Надо спеть им какую-нибудь песенку.
– Врать нехорошо, Анастасия, – пошутил Колобок.
– Это не ложь, а дезинформация. Зачем нам мучиться,
устанавливая клиента, когда можно просто посмотреть, где нашу песенку будут
повторять.
Настя вместе с Захаровым начала сочинять биографию Ирины,
стараясь гармонично сочетать общеизвестные факты с изящной выдумкой.
А Виктор Алексеевич Гордеев вызвал к себе Ковалева.
– Виталий Евгеньевич, мне казалось, что в прошлый раз
мы поняли друг друга. А вы меня подвели, нарушили нашу договоренность. Как же
так? – мягко и вкрадчиво начал Колобок.
– Я вас не понимаю, – надменно ответил Ковалев.
– Вы разве не сообщили Виноградову о наших подозрениях
в адрес его племянника? – невинно осведомился полковник.
– Я не счел возможным скрывать от него, – с
достоинством произнес Виталий Евгеньевич.
– Могу я узнать, что вам ответил на это Виноградов?
– Вы что, допрашиваете меня? – возмутился
Ковалев. – Почему я должен докладывать вам, что мне говорят мои друзья в
личной беседе?
– Не должны, – мирно согласился Гордеев. – А
вам не показалось странным, что Виноградов тут же госпитализировал племянника с
таким диагнозом, который исключает проведение в отношении его процессуальных
действий?
– Я вас не понимаю, – повторил Ковалев. –
Сережа болен, очень болен, у него глубочайшая депрессия. Он нуждается в лечении
и врачебном надзоре.
– Это понятно, – согласно кивнул Гордеев. – И
на почве чего у него такая глубокая депрессия?
– Трагедия в личной жизни. – В голосе Ковалева
послышалась уверенность. – Любимая девушка обошлась с ним незаслуженно
жестоко, а в этом возрасте, сами знаете, когда рушится любовь – рушится мир.
Виктор Алексеевич сочувственно поцокал языком.
– Надо же, как бывает. Такой красивый, статный парень,
косая сажень в плечах, девушки должны его обожать.
– Да-да, – оживленно подхватил Ковалев, – так
всегда и бывает, но вот сошелся свет клином на одной – и вся жизнь прахом.
Гордеев помолчал, потом очень тихо спросил:
– Виталий Евгеньевич, вы не испытываете неловкости?
На самом деле Гордееву хотелось крикнуть во весь голос:
«Неужели вам не стыдно?!»
