Возникла паника. Можно себе представить, что в эти минуты
творилось на сердце у самого Колумба. Вероятно, мысль о необходимости повернуть
назад и убраться восвояси не раз приходила ему в голову. Страх перед неизвестным,
возможной гибелью приказывал остаться на лезвии, то есть повернуть назад. И
вопрос об этом, как свидетельствует история, действительно стоял на повестке
дня. Впрочем, повернув назад в страхе перед неизвестностью и оставшись тем
самым на лезвии, Колумб обрёк бы и себя, и всю свою команду на верную гибель,
ведь воды и провизии на обратный путь не осталось. Лезвие не так пугает, как
неизвестность, но оно может и погубить. Колумб не струсил и, несмотря на все
доводы, не свернул с назначенного пути. Этот поступок без всякого преувеличения
можно назвать отважным прыжком с лезвия бритвы. Результат не заставил себя
ждать – через пару дней команда увидела птицу, а ещё через день ветку
лиственного растения на воде. Ну, а потом всем известное: «Земля, земля!» Вот вам
и психологический механизм.
Вывод из этой истории прост: пока ты не пройдёшь до конца,
не узнаешь, что там, после конца. И при этом нужно обязательно помнить, что конец
– это всегда начало. Тем более и «конец», и «начало», как утверждают филологи,
происходят от одного корня! И если народная мудрость не обманывает насчёт того,
что жизнь как зебра (полоса белая, полоса чёрная), то не трудно предположить,
что, усиливая «прелести» чёрной полосы, мы скорее её пройдём, а разбавляя её
белым, мы лишь удлиняем своё страдание. Вы не знаете, почему часто говорят, что
жизнь у нас «серая»?
* * *
Но вернёмся от рассуждений к практике. Расскажу вам два
примечательных, на мой взгляд, случая. Одна моя пациентка страдала, как она
сама говорила, от беспричинных страхов. Впрочем, по всему было видно, что это
отнюдь не так, как она пыталась представить. Но так как причину она открывать
не хотела, я и не настаивал. В конце концов, кто имеет право требовать от
человека рассказывать то, чем он не считает нужным делиться?
Мы научились с ней быть «здесь и сейчас», дышать,
расслабляться, не прогнозировать и т. д. Её состояние значительно улучшилось,
настроение поднималось день ото дня. И я уже был настроен завершить этот цикл
терапии, как вдруг произошёл следующий случай. Она пришла ко мне вся в слезах,
в расстроенных чувствах и с ощущением полной безысходности. В ответ на мой
вопросительный взгляд она разрыдалась ещё больше и, уткнувшись мне в плечо,
все-таки рассказала, что же её так тревожит.
«Это ужасно, – говорила она, – я уже не боюсь, но
эта мысль… она меня гложет… Никакие планирования не помогают… С этим просто
невозможно справиться! Это мой крест… Я знаю, мне от этого не уйти…» – «Так в
чем же дело?» – спросил я её. «Вы будете надо мной смеяться», –
отнекивалась она. «Не буду, с чего вы взяли?» – отвечал я. «Все смеялись, и вы
будете…» – она посмотрела мне в глаза. «Не буду, обещаю. Вы мне доверяете,
тогда говорите, кого стесняться? Если это для вас так важно, разве я буду
смеяться?
Не оценивай дороги другого человека, пока ты не прошёл хотя
бы мили в его мокасинах.
Пословица индейцев пуэбло
Что я, нелюдь какой-то?» – говорил я. «Нет, –
улыбнулась она, – людь». И рассказала…
После небольшой паузы она произнесла: «Я думаю, что у меня
лопнет брюшная аорта». У меня словно камень с души упал, и я мысленно
перекрестился. «С этой бедой мы поможем», – пообещал я и попросил её лечь
на кушетку. Потом на протяжении получаса я уточнял характер болей, особенности
её переживаний и ощущений, как она себе это представляет и т. д. – всякие
наши психотерапевтические штучки. Когда картина показалась мне достаточно
полной, я попросил её пережить этот ужас до конца.
Уговорить её на эту экзекуцию было непросто, ведь этого она
боялась больше всего на свете. Но другого выхода у меня не было. Никакие доводы
в таких случаях неуместны, и я просто попросил поверить мне на слово. Я видел,
как она колебалась. Она взвешивала свой страх и необходимость отдаться ему.
Последнее пугало её, как может напугать пропасть, внезапно разверзнувшаяся под
ногами. На другой чаше её весов была полная тревог и ограничений жизнь, ведь
страх перед разрывом аорты лишил эту женщину всего: способности свободно
передвигаться, отдыхать, даже сексуальные отношения были теперь невозможны. Она
постоянно измеряла своё артериальное давление, пугаясь любого, даже весьма
незначительного, повышения.
Мне оставалось только убедить её в том, что лезвие, на
котором она оказалась, потворствуя страху, во сто крат хуже «конца», который
она себе представляла. Я должен был дать ей гарантии того, что прыжок с этого
лезвия не хуже бесконечного балансирования на его острие. И мне это удалось.
Решившись принять свой страх, а не бежать от него, она стала сильнее страха, но
полной уверенности в своих силах ей все ещё недоставало. Поэтому я должен был
стать для неё тем оплотом уверенности и надёжности, в котором она так
нуждалась. Порукой тому было моё отношение и моя искренность.
Когда весь этот подготовительный этап был пройден, я спросил
у неё: «Ну как? Рискнём? Можно ещё отыграть обратно». – «Нет, рискнём», –
ответила она, и мы рискнули. Она взяла меня за руку, а я стал описывать весь
тот ужас, который вот уже несколько лет не давал ей покоя. Она представляла, а
я описывал… Я использовал те слова и те образы, которыми она сама пользовалась
в своём рассказе. И скоро результат был достигнут.
Хороший психотерапевт должен рисковать своей жизнью и
репутацией, если хочет достигнуть чего-нибудь стоящего.
Фредерик Пёрлз
Когда стенка аорты «стала» пульсировать и трещать по всем
швам, она свернулась в комочек и зажмурилась. «Сейчас», – едва выдавила
она из себя и сжала мою руку крепко-крепко. «Аорта разрывается, и тёплая алая
кровь разливается по брюшной полости», – закончил я свой «ужастик» и
замолчал. Моя подопечная обмякла и затихла, словно бы умерла. Складки на её
лице разгладились, возникла пауза, которую я не решался прервать. Из её
закрытых глаз потекли слезы, много слез. Я прикоснулся к её плечу: «Молодцом,
все хорошо, все кончилось». Она открыла свои замечательные, небесного цвета
глаза и, улыбнувшись, возразила: «Нет, началось. Мне кажется, я теперь смогу
полюбить». В тот момент, когда этот сосуд, эта воображаемая аневризма, этот
пузырь с кровью лопнул, точнее, когда она разрешила ему лопнуть, то
почувствовала странное душевное облегчение, она словно бы беса из себя выгнала.
Она вновь ощутила себя свободной.
Ей было уже за сорок, и последнее десятилетие она провела
без любви и даже без надежды на это чувство. В своём подсознании она словно бы
подменила надежду полюбить на надежду умереть от разрыва аорты. Теперь, когда
для её подсознания с разрывом аорты все было кончено и оно наконец насытило
свою жажду крови, открылось то, что было прежде подавлено. Смерть состоялась и
этим открыла дверь любви. Разумеется, аорта не лопнула и, видимо, даже не «догадывалась»,
что с ней могло такое случиться. Она ведь даже не была поражена болезнью! От
тяжёлого недуга страдала душа, психика моей пациентки, а чтобы не выносить
истинную проблему на обозрение, она прикрывалась мнимой опасностью – возможным
разрывом аорты. После того как оковы пали, открылась возможность обрести
утраченное.
