Пока Реба праздновала бракосочетание Серхио и Джейн, Лея оставила сообщение: Реба получила работу. Услышав новости, Реба остолбенела. Слишком много счастья в один день: встреча с Рики, свадьба Джейн и Серхио, а теперь – работа ее мечты. Все желания сбывались. Почему же ей до сих пор не по себе, будто солнце затмилось? Она вспомнила слова Диди: «Будь счастлива, Реба. Обещай, что позволишь себе быть счастливой».
Реба перезвонила Лее, приняла предложение, спросила, сколько у нее времени до выхода на работу. Лея особой гибкости не проявила.
– Первый понедельник февраля, – ответила она.
Реба уведомила редакцию «Сан-сити», что уходит, обратилась к риелтору и выставила дом на продажу. Упаковала все, что могла, остальное раздала соседям, заплатила за квартиру, отменила подписку на «Эль-Пасо таймс» и съела остатки провизии. Она рассказала о предстоящем отъезде всем, кроме Рики. Им было так хорошо. Она не хотела разрушать иллюзию.
Вписывая дату на открытке для Элси, она вдруг поняла, что должна выехать в Калифорнию на выходных. Объявить ему новость в день рождения Элси – не самое удачное решение; однако и теперь как-то неловко. Это ее шанс стать настоящим большим журналистом. Надо, чтоб он понял, и она уже собралась с духом, но тут Рики сделал радио потише и сказал:
– Интересно, как это, когда тебе восемьдесят? – Он поскреб щетину на подбородке. – Она столько перевидала.
Реба кивнула, соображая, как бы ей переключить разговор на Сан-Франциско. И наконец нашлась:
– Она любит приключения. Не боится неизведанного.
Рики кивнул.
– В смысле… она всегда, всю жизнь, чего-то добивалась. Чем бы это «что-то» ни было.
Реба теряла нить, нужно было за что-то ухватиться.
– Это вдохновляет. Тоже хочется… ну, взять быка за рога, понимаешь?
Он склонил голову набок.
– Рики, – наконец выпалила Реба, – мне предложили редакторскую позицию в «Ежемесячнике Сан-Франциско». Это очень крутой журнал. Работа моей мечты. Начать надо со следующей недели. – Она уставилась на неоновые цифры радиостанции: 93.1. Звучала какая-то дурацкая песенка. Машина громко тарахтела вхолостую. Реба не смела взглянуть на Рики.
– Ты едешь? – спросил он.
– Я всегда этого хотела.
– Ага. – Печка в машине посвистывала и пощелкивала. – Сан-Франциско. Будешь там у моря.
Реба кивнула:
– Залив. Хочешь, поедем вместе. – Вышло неубедительно, но Ребе было нужно, чтобы он понял: ей не хочется с ним расставаться.
Он вдохнул и задержал дыхание.
– Моя жизнь – здесь. Я не могу просто собраться и уехать. – Он выдохнул. – Я рад за тебя, Реба. Правда рад. – Он накрыл ее руку ладонью.
И она увидела, что он не лжет. Глаза ужасно честные, грустные, и легче Ребе не стало – печаль наполнила ее.
Тридцать шесть
Народные гуляния
Мюнхен, Германия
Швабинг, Леопольдштрассе
28 июля 1945 года
– У них тут брецели с горчицей! – закричал Робби, перекрикивая развеселый оркестр.
Он вилял и нырял в толпе и тянул Элси за руку. Сэм и Поттер мчались за ним с высокими кружками пенного «пильзнера».
При одной мысли о горчице у Элси началась изжога. Элси недомогала уже две недели. К концу ночной смены, измотанная, помашет Робби с пищеблока – и из последних сил крутит педали домой. С рассвета до заката усталость не отпускала. Вдобавок ей не хотелось есть. Американцы хорошо снабжали мясника, и мама купила длинную связку свиных колбасок, которые Элси всегда любила, а теперь не смогла съесть ни кусочка – тошнило от одного запаха. Мама списывала это на то, что Элси, как и все они, «слишком перетрудилась», но когда после стольких полуголодных месяцев не хочется любимой еды – это странно.
Ей нужен был выходной. Кухня Центра отдыха и оздоровления закрылась на субботу – меняли водопроводную трубу. Элси выпросила у папы выходной и в пекарне. Робби с парой друзей поехали в Мюнхен на карнавал. Нацисты запрещали непартийные праздники, так что все эти годы карнавалов не было. Где-то в глубине души папа тоже скучал по старым обычаям. Он разрешил Элси поехать с подругой из ресторана фон Штойбена, хотя на самом деле никакой подруги не существовало.
Перед праздником Элси выспалась, и это помогло. Проснулась бодрой, вроде бы отдохнула, даже съела на завтрак тарелку вареной ветчины, хоть и показалось, что ветчина с душком.
У мамы был для нее сюрприз – новое платье, вышитое маками и с красной отделкой. Ткань когда-то прислала Гейзель.
– Вот тебе обновка для праздника. – Мама бережно разгладила швы. – Красный цвет больше любила твоя сестра, я знаю, но ей бы понравилось, что ты его носишь. У тебя такие глаза, что любой цвет к лицу.
Впервые мама сравнила Элси с Гейзель в пользу младшей, и Элси осознала: мама не верит, что Гейзель вернется.
– Возьми, дорогая. Пока я его мукой не засыпала, – сказала мама, хотя еще не начинала печь. – Покажись мне в нем перед отъездом. – И закрыла за собой дверь спальни.
Элси разложила платье на кровати: широкая юбка – как петушиный хвост. Гейзель была бы в нем прелестна. Поразительное одеяние. Мама словно вплела нить своей души в каждую строчку и в каждую кромку. Элси не одевалась так нарядно со времен Йозефова платья на сочельник, но это было драгоценнее всех шифонов Парижа, всех шелков Шанхая, всей кастильской шерсти – из-за всего, что оно пережило, – из-за всего, что они пережили. Элси выскользнула из муслинового халата и расстегнула пуговицы на талии. Между медными пуговицами и тонкой комбинацией проскочил электрический разряд.
Элси полюбовалась на себя в зеркало: к ее изумлению, платье, сделанное по мерке Гейзель, сидит на ней как влитое. За последние месяцы ее тело расцвело. Несмотря на то что не было аппетита, грудь и бедра округлились. Она застегнула платье, помазала запястья розовым шампунем, взяла из чулана шляпку и бросила последний взгляд в зеркало. Она готова. Почти.
Наряд требовал чего-то эдакого. Должна быть искра, как у американских девушек с плакатов в Центре отдыха и оздоровления. Всполох красного трепетал в ящике за окном. Красные герани под летним ветерком. Элси сорвала самый крупный цветок и прикрепила к шляпке.
А в карнавальной толпе ее шляпку задели, цветок выпал, и его тут же затоптали. Элси снова надела шляпку, когда они добрались до палатки с выпечкой Йоханса. Аккуратно разложенные брецели выглядели, по ее мнению, так, будто недолежали в содовой воде и перегрелись на солнце.
– Два. – Робби показал знак победы.
– Я не буду, – возразила Элси.
– Тебе надо поесть, – нахмурился Робби. – А то пьяная будешь.
Она выпила целую кружку пива. Солод волшебным образом успокоил ее желудок. Хотелось выпить еще, но она знала, что это неразумно. Голова стала блаженно легкой. Папа говорил, что темное пиво действует как горький шоколад.
