Реба постучала ногтем по стеклу витрины. Пожалуй, хватит врать. Нельзя ли просто быть? Стоя перед витриной разноцветных сластей, она увидела все масляные, сырные, кремовые вкусности, которые публично отвергала, а потом жевала в одиночку, угрызаясь совестью. На нее глянуло ее отражение. Высокая, крепкая девушка с решительным лицом, бледно-персиковым, несмотря на палящее солнце. Волосы темными волнами спадали на спину – в сырой Вирджинии они так не лежали. Она уже не была незаметным сорванцом из колледжа и маленькой напуганной девочкой с кривенькими хвостиками. Она выросла и стала человеком. Ребой Адамс. Не пора ли перестать притворяться кем-то другим?
– Я передумала, – пожала плечами она.
– Легко и просто! – Джейн щелкнула пальцами. – Вот и поздравляю. Я знала, что ты образумишься. Бог не просто так дал нам тварей земных. Не верю я в эту индийскую чепуху, реинкарнацию и омовение лица в коровьей моче. – Она вытерла руки о фартук. – Мама будет так рада. Сможешь попробовать все ее крепели с творогом, сдобные булки, шварцвальдский торт… ух, батюшки-светы! Мир открыт перед тобой.
Реба вздрогнула, словно ложь раскрылась, хотя никто и не знал, что она врала. Джейн дала ей «воздушный поцелуй» и сама взяла другой.
– Их не надо ам – и все, как всякие шоколадные фигнюшки из упаковки. Они особенные. Сначала надкусываешь сбоку. – Она аккуратно надкусила. – И… ты чувствуешь… как шоколад прилипает к зубам, а начинка вытекает. И в конце концов, – с набитым ртом продолжала она, – оболочка с хрустом ломается. – Она закрыла глаза и проглотила. – М-м-м… Иисус сладчайший.
Реба поступила по инструкции: надкусила, вытекло, хрустнуло.
– Ух ты, как вкусно.
– Ну что, готова съесть их, как настоящий немец? – подмигнула Джейн, надрезала булочку сбоку, выковыряла мякиш, положила внутрь «воздушный поцелуй» и разрезала все это пополам. – Мы называем это Matschbrötchen – пирожки с грязью. – Они чокнулись половинками, как бокалами шампанского, и одновременно вгрызлись в теплые, вязкие булочки. Реба и не помнила, когда в последний раз ела такую подлинную еду.
На следующий день пекарня была переполнена. Серхио сидел где всегда. Две женщины болтали, угощаясь ломтиками вишневого кекса; трое их детей играли в куклы и машинки под соседним столиком. Старик в очереди щурился на названия сластей, а школьница в футболке с надписью «Латины делают это лучше» писала кому-то эсэмэски.
– Мам, Реба пришла! – крикнула Джейн в кухню. – Ты вовремя, мама как раз ставит хлеб. Теперь у нее свободный час и она не отвертится. Жаль, не могу посидеть с вами, но, как видишь, у нас аншлаг.
– Нет проблем. Ничего особенно нового я не скажу, – ответила Реба.
Накануне вечером они с Джейн просидели три часа, хотя пекарня давно закрылась. Реба вернулась домой разомлевшая от смеха и сластей и даже не тосковала по Рики. Она наконец собралась с силами и до поздней ночи переписывала резюме для калифорнийских журналов. Когда улеглась, темнота показалась ей другом, а не врагом. Неужели другие люди всегда так живут? Если так, она им завидует.
– У вас есть шарики Моцарта? – спросил старик. – В Зальцбурге я попробовал вкуснейшие шарики Моцарта с фисташками. Вы, девушки, оттуда?
– Увы, – ответила Джейн, – мама из Германии, а не из Австрии. Мы не делаем Mozartkugel, но их наверняка можно заказать в Интернете.
– Ну ладно, тогда я, наверное, возьму брецель, – уступил он. – Но, девочки, вы поразмыслите над шариками Моцарта, в них большие деньги.
– Я передам главному пекарю. – Джейн ухватила щипцами брецель и отправила в бумажный пакет.
– Дан-кэ-шо-ун, – проговорил мужчина на полпути к дверям.
Реба ухмыльнулась:
– Вот бы Моцарт порадовался, что он, оказывается, немец.
– Большинство не видит разницы. Я тебе говорю, мы, американцы, – это что-то с чем-то, – рассмеялась Джейн. – Я видела по телевизору девчонку, звезду эту, Келли, как ее там, – она не знала, что Франция – это страна. Ты прикинь! Да ее надо носом к глобусу приклеить.
Мисс «Латины делают это лучше» убрала телефон и повернулась к прилавку.
– Кто знает, что Германия находится в Европе, получают высший балл за старания. Помочь выбрать? – спросила Джейн у девочки.
– Хм, да, дайте, пожалуйста, сырный хлеб. – Она лопнула жвачный пузырь. – Пожалуйста, с собой.
– Запросто. – Джейн выхватила щипцы на манер револьвера.
Реба села за свободный столик напротив Серхио. Ее тянуло сказать «привет», но она так и сидела спиной к нему, избегая неловкого контакта.
– Снова к нам пожаловала. – Голос Элси раздался на всю пекарню. Даже детишки под столом прервали игру и глянули на Элси, а потом уж вернулись к своим куклам и машинкам.
Элси была в коричневой юбке с бахромой и яркой кобальтовой блузке с треугольным вырезом; волосы убраны назад, под полосатый платок. Ей идет кобальтовый, подумала Реба.
– Джейн сказала, ты приходила вчера. – Элси уселась. Влажные руки пахли цветочным мылом. – Я была у врача – ничего особенного.
– Шлеп-скреб? – произнесла Реба, и щеки ее вспыхнули.
– Точно! – рассмеялась Элси.
Реба огляделась: дети и мамы их не слышат. Дамы болтали и жестикулировали, дети елозили на коленях по плитке.
– Но говорить ты пришла не про пироги, которые вы с Джейн сожрали? – Элси подняла бровь.
– Они были отличные, – улыбнулась Реба. – Я пришла за историей.
Срок сдачи уже прошел, и редактор ждала статью к утру, иначе к праздничному номеру не успеть. Реба сосредоточилась на этой задаче, даже о Рики на время позабыла. Нужна хоть одна звонкая цитата о Рождестве и Германии, что-то вроде: «Рождество – замечательный праздник; есть много немецких традиций, которым мы следуем, где бы ни оказались». И все! Одна недвусмысленная цитата, в которой нет нацистов. Она взяла блокнот и ручку.
– В прошлый раз я не доделала свою работу, – объяснила она. – Не задала нужных вопросов. Хочу спросить про Рождество и как вы его отмечали.
Элси наклонила голову и сощурилась на Ребу. Мамочки рядом спорили, чем вызывается гиперактивность – синдромом дефицита внимания или кока-колой с шоколадом. Реба занесла ручку.
– Честно говоря, я не помню, что мы делали до войны. Когда пришел фюрер, я была еще маленькая, а когда ушел, началась совсем другая Германия. Надо было заново придумывать и самих себя, и семью, и традиции. Все переменилось. Я же говорю, те годы были… болезненными. – Элси пожала плечами. – Даже счастье – пополам с болью. Так что, понимаешь, я не могу рассказывать, как мы праздновали с семьей и друзьями, без вранья.
Реба помотала головой:
– В смысле – без вранья?
– Если я буду говорить то, что ты хочешь услышать, это будет вранье. Ах, мы пели и танцевали, умца-ца, чокались кружками с пивом, праздновали Рождество Христово, ждали, когда наши заснеженные альпийские домики посетит добрый Санта-Клаус. Вы этого ждете?
