Мимо прошел мужчина с огромным круглым караваем, завернутым в бумагу. У Йозефа забурчало в животе. Он не позавтракал, и хлебный аромат терзал ноздри, как мигрень – голову. Он направился туда, откуда шел мужчина, мимо переулка, где два мальчика дрались на прутиках и голуби клевали крошки. Женщина в меховой накидке вышла на улицу с коробкой пирожных. Над дверью вывеска: «Пекарня Шмидта».
Внутри была очередь. Мужчина в тонких проволочных очках стоял за высохшей фрау, опиравшейся на клюку.
– Мне нужен хороший плотный хлеб. Без сладкого воздуха внутри. От него портятся зубы, – сказала фрау.
Девушка за прилавком предложила ей усыпанную зернами черную буханку.
– Подходит, – кивнула фрау, придирчиво рассмотрев хлеб. Она высыпала на прилавок монеты, взяла пакет с хлебом и заковыляла к выходу. Колокольчик на двери зазвенел.
– На здоровье, фрау Раттельмюллер, – сказала девушка за прилавком, фыркнула, почесала затылок и поправила голубой шарфик.
Это что, дочка пекаря, невеста Петера Гейзель? На вид совсем девочка: кожа гладкая и розовая, ручки и шея тоненькие, цыплячьи. Неужели она и впрямь родила Петеру сына? Чем старше Йозеф, тем моложе все вокруг. Он думал, секретарша архива взрослая, лет тридцати, – а ей, оказывается, на десять лет меньше.
Очкарик купил аккуратные плетенки с маком и заплатил за них эсэсовскими талонами. Когда продавщица нагнулась над корзиной, пряди пшеничных волос упали ей на лицо. Она заправила их в косу под голубым шарфиком. Хорошенькая.
– Что для вас? – Глаза – как сосновая хвоя.
Он еще не успел посмотреть ни в меню, ни на хлеб.
– Что свежее?
– Все, – ответила она уверенно.
– Все? – улыбнулся он. – Что, правда?
– У нас хлеб не залеживается. Люди хотят есть. Кругом война. Или вы не заметили? – Она покосилась на его мундир. Он закашлялся, чтобы не рассмеяться. Задорная девчонка, но совсем не похожа на рано созревшую Труди Абенд. Была в ней какая-то бесстрашная дерзость, и Йозефу это понравилось.
– Ну, тогда дайте, пожалуйста, булочку с маслом. Съем здесь, если это вас не затруднит.
Она пожала плечами и повернулась к корзинам с хлебом.
– Мы вас кормим. Вы платите деньги. Какие тут затруднения? – Она говорила, повернувшись к нему спиной. Ее худенькая талия сгибалась легко, еще не обремененная женственностью. Он мог бы обхватить эту девчонку одной рукой. – Масло за отдельную плату. – Она достала булочку, вынула масло. – Тридцать рейхспфеннигов или эквивалент в талонах.
Хуб выложил монеты на прилавок и перехватил ее руку:
– Гейзель?
Девушка нахмурилась и сгребла монеты.
– Я капитан Хуб. Служил с Петером Абендом, – объяснил он и посмотрел на нее.
Она и бровью не повела. Спокойно высыпала монеты в кассу и задвинула ящичек.
– Я Элси. Сестра Гейзель.
Он кивнул. Ну конечно. Если у Гейзель такая же светлая кожа и волосы, неудивительно, что ее взяли в Лебенсборн. Строение лица, скулы и нос – явно образцовое нордическое происхождение. Йозеф старательно изучал научные доказательства арийского превосходства, чтоб уверить себя, что недаром носит свастику и выполняет приказы.
Он взял тарелку.
– Я был сейчас у Абендов и выразил соболезнования его семье. Они сказали, что Петер был помолвлен с Гейзель.
Элси принялась перекладывать коричные улитки с металлического подноса на витрину.
– Вы за этим пришли? – поинтересовалась она.
– За этим? – Он поглядел на булочку. Пекарь разделил ее сверху на четвертинки, чтоб удобнее было ломать.
Элси выложила улитки и стерла с пальцев сахарную пудру.
– Да, они были помолвлены. Он умер, и она уехала в Штайнхёринг с их сыном Юлиусом. – Она начисто облизала палец, поджала губы и оглядела Йозефа с погон до ботинок. – Если у вас есть вопросы, поговорите с отцом. Я не обсуждаю семейные дела с незнакомыми людьми. Будь вы нацистский офицер или Уинстон Черчилль, я вас не знаю. – Она закинула косичку за спину и унесла поднос на кухню.
Смелая девушка. Союз немецких девушек считал, что храбрость для девушки полезна, но в меру. Хорошо это или плохо, не знаю, но по крайней мере не скучно, подумал Йозеф.
– Вообще-то я пришел позавтракать, – пожал плечами он. Головная боль отступала.
Он сел за столик и разломил булочку. Мякоть нежная, мягкая, слегка вязкая в сердцевине.
В магазин вошла женщина с мальчиком; сын выпрашивал сдобный рулет, мать отстаивала сырный крендель. Если будешь есть одни сласти, станешь жирным поросенком, уговаривала она; сама при этом смахивала на круглое и мягкое печеное яблоко. Раздосадованная спорами и хождением по холоду, она подтолкнула мальчика к прилавку и прохрипела:
– Выбери что-нибудь полезное! Может, ватрушку с луком?
Мальчик прижался носом к витрине, оставив на стекле жирное пятно.
Его мать изогнула шею, пытаясь заглянуть в кухню.
– Элси! – закричала она. – Макс! Луана! Вы там что, отдыхаете?
Едва она отвернулась, сын тайком показал ей язык.
Йозеф захрустел корочкой. Вредный мальчишка позабавил его. Йозеф с нетерпением ждал, когда снова появится Элси.
Та вернулась, отряхивая с рук муку.
– Мы здесь, фрау Раймерс.
Вслед за ней вышел седеющий, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти.
– Доброго денечка, Яна! И герр Арен. Как поживают наши лучшие покупатели?
– Хорошо, – отрезала фрау Раймерс. – Мне, пожалуйста, буханку фермерского, а Арен… – Она посмотрела на сына: – Ну? Скажи герру Шмидту, что ты будешь?
– Коричную улитку, – решительно заявил тот.
Дама вздохнула и поправила шляпу.
– Конечно, самое дорогое выбрал. Хорошо, но помни, что в юнгфольк толстяков не берут.
– А я и не хочу в юнгфольк, – парировал сынок. Мать шлепнула его по щеке:
– Болван. Посмотри, – она ткнула пальцем в Йозефа, – каждый настоящий немец хочет стать офицером. Но для этого надо, чтобы форма на тебя налезла.
Йозеф жевал, не поддакивая. Мальчик слишком мал для юнгфолька, да, впрочем, и для булочного ожирения.
– Ой, Яна, оставь ты ребенка в покое. Посмотри на меня! Я вырос на мучном и сладком, а доктор утверждает, что я здоров как бык.
– Одну коричную улитку? – переспросила Элси. Дама пожала плечами:
– Ну да, наверное. Но, Макс, как у вас подорожало…
– Сахар трудно найти. Продукты не те, что раньше.
– И вот мне божье наказание – ребенок, который лопает один сахар да масло!
Элси завернула хлеб и положила выпечку в коробку, а пекарь между тем сменил тему и заговорил о влиянии холода на укроп, который он посадил на подоконнике.
