— Ну извини, Машка, я-то человек со здоровой психикой и не учитываю, что в нашей прокуратуре работают люди, страдающие бзиками, — ответил мой друг и коллега, женатый мужчинам средних лет с высшим образованием, отнимая от моей спины палец. — А кстати, отчего у тебя метрофобия?
— Оттого, что когда я была маленькой, на эскалаторе мне под ноги упал пьяный, разбил в кровь лицо, и я после этого долго мучилась кошмарами. А огда я уже работала в прокуратуре, я подверглась; нападению эскалаторного маньяка.
— Иди ты! — с интересом воскликнул Лешка. — Манюня, ну расскажи!
— Ну чего рассказывать… Возвращалась я около двенадцати ночи из ИВС, поднималась на эскалаторе, ну и стала, дура, искать монетку, чтобы позвонить домой, попросить встретить. Достала кошелек и начала в нем шарить. А потом подняла глаза и увидела, что эскалатор совершенно пустой, а ступеньках в десяти выше меня — какой-то хмырь в замызганном свитере с воротником до носа и в шляпе, как у Фредди Крюгера. И он, ни слова не говоря, вдруг поворачивается и, ласково на меня глядя, начинает ко мне спускаться. А я от него пячусь и смертельно; боюсь упасть. А он продолжает идти на меня. В общем, меня спасло только то, что эскалатор подъехал к самому верху, пока мы играли в гляделки. Там уж я так припустила, что была дома через полсекунды,без всяких встречаний. А ты усугубляешь мою душевную незаживающую травму.
Но на Лешку я сердиться не могла!
Вот бывает так: влюбиться я в него не влюбилась, и он в меня тоже, зато как-то с ходу мы подружились и жить друг без друга не можем. Мы с ним пришли работать в прокуратуру в один день, только я на пять минут раньше него; аттестовали нас в один день, дел нам давали поровну, дежурили мы вместе много раз… В общем, как говорит Лешка, к Маше даже жена не ревнует, а жены-то чувствуют, надо ревновать или нет. А вот моего мужа Лешка на дух не переносит.
Был как-то у Горчакова день рождения, и он заранее отпросил меня у мужа на этот вечер. А поскольку мне ехать было дальше всех, он сначала отвез жену из кафе домой, а потом поймал для меня такси и почему-то сел со мной в машину. А на мой недоуменный вопрос, зачем он со мной потащится в первом часу ночи, промолчал. Подвезя к дому, Лешка мне загадочно сказал: «Ну пока, ты иди, но на всякий случай я тут часик погуляю…» Я пожала плечами, мол, зачем, но Лешка, как всегда, оказался умнее меня: стоило мне войти в дом, как любящий муж, стоявший в прихожей, сначала заорал на меня как резаный — где это я так долго шлялась, а потом съездил мне по физиономии, а заодно сорвал с меня мое любимое янтарное ожерелье; самое обидное, что я не могла понять, какие ко мне претензии, ведь я заранее отпрашивалась на день рождения Лешки! (Как потом оказалось, муж ждал меня до двенадцати, как кучер тыквы в «Золушке», а в полночь чаша его терпения переполнилась.) Мы некоторое время метались по прихожей, а потом мне удалось выскочить на улицу, и я попала в объятия Лешки, терпеливо дожидавшегося, когда он сможет быть мне полезен.
Оказалось, что он лучше знал психологию моего мужа, чем я. До трех часов ночи он утешал меня на лавочке, утирал мне слезы, потом отвел домой, убедился, что меня не убьют из ревности, и отбыл. А я поклялась, что всегда буду это помнить.
Потом, в День прокуратуры, двадцать восьмого мая, бедный Лешка неожиданно напился, а я была единственным трезвым человеком в нашей прокурорской компании, потому что было море водки" только одна бутылка сухого вина, а я водку не пью; И когда мы вышли из конторы и двинулись в направлении метро, Лешку мне пришлось тащить на себе, он так и норовил прилечь на лавочку или под кустик. Я терпеливо вытаскивала его из-под кустиков (остальные наши девушки только хихикали надо мной) и наконец донесла его до метро. У входа на станцию Лешка поднял голову, встрепенулся — откуда только силы взялись! — и бодро сказал: «Ну, девушки, до метро я вас довел, теперь я спокоен», после чего нырнул за турникет, а я осталась стоять с открытым ртом от такой наглости. Но в этом весь Лешка.
Через некоторое время господин Горчаков сам втравил меня в неприятности, но, правда, сам мужественно взял надо мной шефство. Дело было так: я собиралась уходить домой в препоганейшем настроении, поскольку накануне имел место очередной скандал с супругом, да еще и затяжной, прерываемый, только уходом на работу, а когда я приходила домой, скандал продолжался с новой силой, но с прежней тематикой: какая я плохая мать и жена.
В общем, жить не хотелось, а тут Горчаков с гнуснейшим предложением — «зайди на полчасика». Я из вежливости зашла, у Горчакова в кабинете сидел его приятель из уголовного розыска, Андрей, довольно симпатичный парень, а на столе стояла водка. Они мне объяснили, что Андрею вручили орден за Чечню, куда тот ездил прошлой весной, и я должна вместе с ними отметить это выдающееся событие. Поскольку я готова была уцепиться за любой повод, чтобы оттянуть встречу с мужем, я опрометчиво согласилась, но предупредила, что водку я не пью, организм не принимает. «Какая фигня, — сказал Горчаков, — а мы ее тебе пепси-колой разбавим, ты водки и не почувствуешь». И я поддалась на эту провокацию.
Они налили мне водки, разбавили пепси-колой, очень хорошо пошло, настроение у меня улучшилось, а потом, как в истории про Винни-Пуха, «они посидели еще чуть-чуть, и еще чуть-чуть…» Потом они вдвоем провожали меня до дома, а я все норовила прилечь в сугроб. Они меня оттуда деликатно вынимали, а я, полная раскаяния, говорила им, что не стоит меня провожать, «если меня изнасилуют — так мне и надо!»
Дома меня стошнило, после чего я легла на диван, а надо мной склонился муж и стал кричать, что я опустилась до предела и меня пора ставить на учет в наркологический диспансер. Я в душе горячо с ним соглашалась, но мне было так мерзко его слушать, что я стала про себя молить Бога: пусть меня вызовут на какое-нибудь страшное происшествие, и желательно до утра.
Бог услышал мои молитвы, и тут же зазвонил телефон: дежурный прокурор сообщал, что на улице Надеждиной расстреляли машину с тремя бандитами и мне следует прибыть на место происшествия. Я позвонила Лешке, сообщила ему эту радостную новость, и он, видимо, испытывая угрызения совести за то, что меня напоил, вызвался поехать со мной. К тому времени, когда пришла машина, я уже протрезвела, но чувствовала себя ужасно и даже пожалела, что напросилась на выезд, потому что теперь безумно хотела только одного — прилечь и заснуть.
По дороге водитель оперативной машины рассказал нам, в чем заключалось происшествие. Трое «быков», только что вышедшие из сауны, были расстреляны неизвестными, когда садились в машину напротив детской школы искусств. К нашему приезду тела для удобства осмотра вытащили из машины и перенесли в вестибюль школы.
Мы вошли в школу, и нашему взору открылась такая картина: посреди огромного, залитого светом вестибюля школы искусств, на гладком мраморном полу, лежали рядком три трупа, чистенькие, с еще не просохшими после бассейна волосами; во лбу у каждого, словно звезда у племенного быка, зияла аккуратненькая дырочка. Можно было только мечтать о таком выезде — чисто, сухо, тепло, в наличии стул, стол, телефон… Кроме того, к своему огромному облегчению, я заметила за столом знакомого следователя — Сашку Баркова, дежурившего по городу, — который уже приступил к написанию протокола.
