А может, потому и взялся, что хорошо. Чтоб стало еще лучше!
Боголюбов выверенным движением сбил шапку ниггера прямо в лужу. Вода только-только начала покрываться тонким льдом, и ниггер растерянно смотрел, как лед ломается под тяжестью его шапки и она погружается в грязь.
— Катись обратно в свою Нигерию, понял?! — Боголюбов ткнул его в грудь и пошел дальше, не оглядываясь. — Беженцы! Приехали просить, снимайте шапку, когда просите!
Он зашел в метро, прохожие изредка бросали косые взгляды на его оранжевую куртку и армейские ботинки. Эскалатор был забит битком, но вокруг него образовался вакуум, две ступеньки, выше и ниже той, где он стоял, так и остались пустыми.
Ну и правильно, пусть боятся. Пусть знают. И боятся.
Подошел поезд, народ, перестав обращать на него внимание, ринулся к дверям, его оттерли локтями и спинами. Боголюбов не сопротивлялся. Он снисходительно взирал на суетящихся людишек.
Они еще ни о чем не подозревают. Они ничего не чувствуют.
А он чувствовал. Кожей чувствовал приближение Нового Времени. Нового Времени, когда наступит Новый Порядок вещей.
Николай Щербак
12 ноября, Бусиново
Пуховы жили в Бусинове. Дом стоял в глубине квартала, большого и по окраинным меркам вполне приличного, окна его выходили на школьный двор, а соседняя такая же точно панельная шестнадцатиэтажка смотрела уже на Кольцевую дорогу. Спортплощадка граничила с пустырем, почти незамусоренным, ближе к дому он был покрыт укатанной щебенкой, пятачок почище занимал грузовик, с которого торговали овощами, а в стороне, чуть поодаль, облюбовали себе место пацаны.
Николай, не выходя из машины, понаблюдал за ними. Пацанов было пятеро, компания как раз для Руслана Пухова: младшему лет восемь, старшему — десять (на нем в отличие от остальных не было куртки, только легкая безрукавка поверх свитера, не сковывавшая движения, и шапки тоже не было — несомненный признак независимости). Играли они в игру, которая во времена Николаева детства звалась «Пекарь». Четверо по очереди метали палку из-за черты, целя в пивную банку на кирпичном постаменте, пятый, «пекарь», охранял ее. Когда все отправились подбирать метательные орудия, «пекарь» бросился наперерез, пытаясь дотронуться до кого-нибудь палкой — «припечь», или, как говаривали когда-то, «запекарить», и тем самым сдать свой малопочетный пост. Догнав одного из убегавших, «пекарь» под всеобщий хохот ощутимо ткнул его в зад. Но правила требовали, чтобы вся процедура совершалась, пока банка стоит на месте, после чего «пекарю» полагалось сбить ее, а старший и самый юркий из пацанов успел уже подхватить свой дротик и держал на замахе, готовый в последний момент приложиться к банке не хуже настоящего гольфиста или хоккеиста. «Пекарь», однако, тоже оказался малый не промах: вроде остановился, потом неожиданно наддал, и они ударили одновременно. Разгорелся спор.
Не дожидаясь, пока дело дойдет до драки, Николай вылез из машины.
— Привет, молодежь!
Дернув еще по разу друг дружку за ворот, спорщики расступились.
— Кто Руслана Пухова знает? — спросил Николай.
— А-а-а, вы тоже из милиции? — разочарованно протянул тот, что был с непокрытой головой.
Восьмилетка, ужаленный в мягкое место, но по молодости лет участия в дискуссии, решавшей его судьбу, не принимавший, с трудом выпростал из рукава часы, пожевал губами и объявил:
— Ого! 17.15 — четверть шестого! А я еще природу на завтра не сделал. Пока, чуваки.
— А мне что, за тебя еще круг стоять?! — возмутился водивший, но его никто не поддержал.
— К нам уже пятьсот двадцать раз из милиции приходили, — продолжил старший, — и тетя Настя еще тыщу раз. А Пух за Влада отомстить грозился. Потом совсем крыша поехала: взял и из дома смылся. Уже достали из-за него. Мелочь пузатая, что с него возьмешь?!
— Ага! Сам ты мелочь пузатая! — буркнул его оппонент, глядя под ноги и нервно ковыряя палкой землю. — Когда Пух летом еще тя камнем по башке съездил, ты только сопли размазывал. Потому что зассал! Ссал, что Влад тя отловит и какашку из тя слепит.
— Брэк, — скомандовал Николай и поймал за шкирки обоих, не позволяя драке вспыхнуть снова. — Скажите-ка лучше: Руслан когда-нибудь прежде из дома сбегал?
— Не-а, не сбегал, — ответил старший.
— Ага! — снова возразил другой. — А кого на железке выщемили?
— Так то ж он не спецом…
Пацаны замолчали. Теперь и старший опустил глаза.
— Давайте-давайте, договаривайте! — потребовал Николай.
— В общем, мы шашки ходили делать.
— Шашки?
— Сабли в смысле. Из арматурных прутьев. Кладешь на рельс, поезд расплющит, потом еще надо заточить, и будет сабля. Вот. Сабли сделали, а Пух нашел гнилой арбуз, кто-то из окна поезда выкинул, и говорит: «Ездят всякие к нам в Москву» — и в электричку бросил. А потом стал кусками глины в пассажирский швырять.
Рассказчик снова замолчал. Николай кивнул:
— Понятно.
— А я по окнам не кидал, — ни с того ни с сего начал оправдываться мальчуган, — это Пух по окнам, я только по колесам. Потом видим — патруль. Я на вагон подцепился и Пух тоже. Нас на Ховрино сняли. Говорил ему: «Прыгай», а он: «Пусть затормозит». В общем, до восьми утра продержали, до смены, мы не признавались, кто такие. Потом по ушам надавали и выгнали. Все из-за Пуха! Мне б лично ничего дома не было, а ему мама — тетя Настя — запретила на железку ходить, после того как бомжонка одного задавило. Он раз пришел в мазуте, так она его лыжной палкой по спиняке.
— Ясно. А кому конкретно он мстить собирался?
Все дружно пожали плечами, а старший добавил с досадой:
— Я ж вам объяснил: пятьсот двадцать раз уже нас расспрашивали! Не говорил Пух, кому мстить будет, и куда он мог пойти, никто не знает, и с беспризорниками мы дел не имеем. У них финки есть, я точно знаю.
— Откуда же ты знаешь, если дел с ними не имеешь? — поинтересовался Николай; стараясь сохранить серьезность.
— От верблюда.
— Они все равно с лета не показывались, — вмешался еще один мальчишка, до сих пор не проронивший ни слова, — а финаки у них сто пудов есть. Они не просились ни разу играть. Как придут — в детский сад, в беседку, и клей нюхают. Мы к ним не подходим, а Пух как-то подошел, потому что за него Влад всегда подписывался, а они ему клея не дали. Пух все время борзел, потому что Влад был самый крутой во дворе.
— Че ты гонишь?! — Старший презрительно сплюнул и поджал посиневшие от холода губы. — А Генка Штангист?
— При чем тут Генка? Ему сколько лет? Семнадцать, наверное. Ты видел, чтоб он во дворе гулял? А Валек, между прочим, домой смылся не для того, чтоб на банке не стоять, а потому, что у него есть Пухов комикс со Спайдермэном, Пух сам комиксы рисовал и всем на всякие праздники дарил, а милиция у всех Пуховы комиксы собирала зачем-то, у кого были. Обещали отдать и не отдали. Мне целых пять не вернули. Вы не знаете, скоро отдадут?
