Приняв таблетку, Пухова без напоминаний вернулась к прерванному рассказу:
— Мне и самой этот камень с бумажкой под ним кажется странным, и тогда показался. Но я подумала, а вдруг Герасимова где-то в гараже или в другом конце сада или, может, ей нужно было срочно куда-то на минутку отлучиться, мало ли. Вот она и оставила мне записку. Правда, почему не на крыльце, например, там и свет, и вообще… И еще я даже подумать не могла, что она там одна, то есть мне мог кто-нибудь объяснить, где она, попросить подождать. Но камень я все-таки подняла, взяла бумажку, но там ничего не было написано.
— Вы уверены? — переспросил Гордеев. — Вы же сказали, что во дворе было темно.
— Когда глаза привыкли, уже было не очень темно. Может быть, если бы там было что-то написано, мне и трудно было бы разобрать, но там ничего не было, это я точно видела. Ничего, абсолютно чистый лист, с двух сторон.
— И что вы с ним сделали?
— Вернула обратно под камень. Еще посмеялась про себя: мало ли, может, это дети Герасимовой в какие-нибудь поиски кладов играют, наверное, у нее же есть дети…
— Есть, но уже вполне взрослые. — Утром Юрий Петрович успел просмотреть все, что было в утренних газетах о Герасимовой, упоминался там и ее двадцатилетний сын, который учится сейчас в Германии.
— Взрослые? — Пухова была удивлена. — Когда мне следователь сегодня сказал, что мои отпечатки были обнаружены на орудии убийства, я сразу вспомнила этот камень. Я тогда его, конечно, не рассматривала, но на ощупь он показался мне гладким с одной стороны и колючим с другой и странно теплым. Наверное, это и был тот кусок гранита, которым ее убили. Наверное, тогда на нем и остались мои отпечатки, но я ее не убивала…
— Вы были без перчаток? — спросил Гордеев. — Было ведь довольно холодно.
— Я практически не ношу перчатки, разве что в очень-очень сильный мороз.
— Понятно. И, положив камень на место, вы пошли по дорожке дальше, так?
— Да, в доме и на веранде горел свет. Там перед домом дорожка раздваивается: более широкая часть, которая для машин делает петлю вокруг такого… маленького пруда, что ли, а узкая часть идет к крыльцу, и эта узкая дорожка тоже с двух сторон обсажена живой изгородью. Я хотела уже подниматься на крыльцо, когда заметила справа от дома большую беседку со стеклянной крышей — что-то вроде оранжереи, там всюду на столе, на полу стояли горшки с хризантемами. И мне показалось, что кто-то лежит на полу в беседке. На спине лежит. Я видела только ноги, но носки, узкие такие носки светлых женских сапожек или туфель торчали вверх. Я вообще ничего не поняла, хотела подойти поближе, и тут кто-то набросился на меня сзади. Он обхватил меня одной рукой за шею, а в другой у него был какой-то железный трезубец, вроде вилки с загнутыми зубьями. Следователь сказал, что это были маленькие грабли, которыми не в огороде работают, а рыхлят землю как раз в таких цветочных горшках, как были в той беседке, у Герасимовой, кажется, было хобби — цветы всякие…
— И этими граблями нападавший вас поранил?
— Да, он прямо сзади, вывернутой рукой несколько раз попытался ударить меня прямо по лицу. Я уворачивалась, но один раз он все-таки расцарапал мне щеку. Потом он чуть-чуть ослабил левую руку, которой держал, и я выскользнула. Он попытался снова меня поймать, но получилось — только толкнул, я там упала на какую-то клумбу, не знаю уж, как успела вскочить. Обратно к калитке бежать я не могла, он был там, поэтому я, даже не оглядываясь, побежала мимо беседки через какие-то клумбы.
— То есть нападавшего вы не видели?
— Нет.
— Но вы говорите о нем как о мужчине, могла это быть женщина или подросток?
— Я видела руки в черных кожаных перчатках. Руки были большие, мужские, и держал он меня вначале очень крепко, как сильный здоровый мужчина. Еще перчатки у него были странно заправлены в рукава кожаной куртки и манжеты застегнуты.
— Он ничего не сказал?
— Ничего. Только сопел. Наверное, он не очень высокий, я чувствовала его сопение совсем чуть-чуть сверху. Значит, он, может быть, на десять сантиметров выше меня, может, на пять, не больше.
— Вы не кричали, не звали на помощь?
— Нет, по-моему, если бы я закричала, он бы меня убил.
— И разглядеть, кто лежал в беседке, вы тоже уже не смогли, так?
— Так. Когда он напал, он оттащил меня немного назад, и даже ног в беседке уже видеть не могла, а потом я побежала, глядя только вперед. Там стояли редкие тонкие, наверное молодые, деревья, я проскочила между ними и уперлась в заднюю стену сада. Мне казалось, что он гонится, у меня так колотилось сердце, я не знала, что делать дальше. Я просто пошла, ощупывая забор, и наткнулась на еще одну открытую калитку. Выскочила, думала, попаду уже на улицу. Еще мелькнула мысль: зачем такая охрана на въезде, если можно просто зайти с улицы через калитку. Но за забором Герасимовой оказался еще один забор — бетонный. Я побежала вдоль него, хотела добраться до тех ворот, через которые пришла, позвать на помощь охрану. Но потом увидела дыру — бетонные плиты в одном месте разошлись настолько, что можно было между ними пролезть. И я выскочила наружу, увидела трассу, фары машин. Тут я первый раз оглянулась, сзади никого не было, но у меня уже не осталось никаких сил. Я вышла на обочину, остановила машину и попросила отвезти меня в город.
— Но когда вы оказались вне опасности, почему вы тут же не позвонили в милицию? — искренне удивился Юрий Петрович.
— Не знаю. — Пухова смотрела на него широко открытыми глазами, беспомощно, словно сама не понимала, как можно было рыть себе яму собственными руками. — От страха я вообще ни о чем не могла думать. Мне так хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном… Совершенно механически я не поехала домой, а пошла к подруге, наверное, хотела отдышаться, успокоиться и обо всем спокойно подумать. Но в новостях сказали, что Герасимову убили, и тут я совсем потеряла голову. Хотела уже бежать в милицию, а они меня опередили. Если бы я позвонила…
История сослагательного наклонения не терпит, подумал Юрий Петрович. Но если бы она позвонила, возможно, следователь более благосклонно отнесся бы к ее рассказу, по крайней мере, взялся бы отработать таинственного нападавшего. Пуховой о том, что версия с присутствием третьего, неизвестного, лица не рассматривается следствием даже как запасная, Гордеев решил не говорить. Он спросил:
— Ознакомил ли вас следователь с актами экспертиз?
— Да. Моя кровь на граблях, но я вам объяснила, откуда она взялась, кровь Герасимовой на моем плаще — наверное, тот, кто на меня напал, испачкал и плащ, мои отпечатки на камне. Он мне не верит, но я спросила: какой мне смысл был убивать Герасимову, зачем я ее убила? Он Не знает, и я не знаю, никто не знает. Разве на суде поверят в убийство без причины?
— Дегтярев уже знает причину.
— Правда?
Она совершенно точно не испугалась, Юрий Петрович очень внимательно следил за ее лицом. Она не испугалась, что тайное стало явным. Она была удивлена, ей было любопытно…
