Бессовестная, между прочим. Это нехорошо – записываться на прием с бесплодием, а приходить с диктофоном.
– Ага. То есть нет… Я родился в среду.
– И как? Беда? – Она почесала нос. С кончика немного обсыпалась пудра. Все лицо ее было кремовым, а кончик носа – чуть-чуть синюшным.
Никита Сергеевич пожал плечами. Вроде не беда… А если и беда, то не ему. Беда – Наташке, мужество – маме, все остальное – детям. Чужим.
– А если бы у вас был жених семнадцати лет, что бы вы с ним делали? – Почти два месяца Никита Сергеевич нагло пользовался служебным положением: лез в душу. Нет, он и раньше лез в душу. Но в тех, ранишних, предыдущих походах у него не было ничего личного. Попытка достать ребенка из души пациентки входила в методику. Это вообще-то был бренд клиники. Хотя Потапов-старший, как убежденный материалист, этой методики не признавал.
– Я не знаю. Любила бы его, наверное… Если жених. А не любовник… – сказала она и снова почесала нос, потом ухо, потом щеку.
– А в чем разница? – забеспокоился Никита Сергеевич. Забеспокоился – а вдруг чесотка? Все-таки он был врач, а не плейбой. Хотя Ирина Константиновна считала иначе.
– Я не хочу семнадцатилетнего, а хочу, чтобы он был старше. Мне будет грустно умирать, зная, что я оставляю его надолго, – сказала журналистка и замерла, глядя на портрет Льва Толстого. Он висел за спиной Никиты Сергеевича назло и вместо. Назло Третьему съезду гинекологов. И вместо портрета Президента. Никита Сергеевич считал, что у Льва Николаевича по части рождения детей получилось лучше, чем у Президента. И значит, с него можно было брать пример… – Я не хочу такого маленького, – извиняющимся тоном сказала журналистка.
– Ладно, – согласился Никита Сергеевич. – А еще вопросы есть?
Вопросы были. Обычные. Людям, читающим газеты, было интересно знать, как сочетаются потенция врача и ежедневный взгляд в разнокалиберные влагалища. Еще людям было интересно знать, могут ли у двух белых родителей родиться черные (желтые, красные) дети. Встречал ли он в своей практике сиамских близнецов? Не отлучили ли их клинику от церкви за аборты? Рождаются ли дети индиго фиолетовыми и как их можно от этого отмыть?
– Спасибо, – сказала журналистка и достала из сумки пудру.
– Ага, – кивнул Никита Сергеевич. – Скажите там, пусть кто по очереди следующий заходит.
Никита Сергеевич попросил дверь не сердиться и закрыться тихо. Он сказал двери так: «Понимаешь, люба моя, у них – такая работа… если ты ее сейчас прибьешь, будет только хуже. На ее место придут миллионы. А вопросы будут те же…»
Дверь сказала: «Ты очень нудный, Никита. Ты такой нудный и правильный, что я иногда сохну. В результате из меня потом дует…»
Она еще пожала плечами, эта нахальная дверь. Но закрылась и снова открылась тихо.
– В общем, это я, – сказала журналистка. – Не «снова я», а просто я… В смысле, она…
– Я понял, – тихо ответил Никита Сергеевич и закрыл лицо руками. Это было самое удобное. Упор локтями в стол, спина сгорбленная, упавшая, бицепсы – в напряжении, пальцы – в волосах, подбородок – в запястьях. У Никиты Сергеевича были большие красивые руки. В них можно было прятаться, носить младенцев и укрываться от невзгод.
– Я действительно хотела, чтобы он был старше…
– Да. Я понял…
– Я пришла сказать, что люблю вашего сына. Я прошу его руки. Согласна на ногу, пупок, ягодицы и глаза. А что бы вы сделали на моем месте? – почти не отрывая слова друг от друга, проговорила она.
– Повесился…
– Но вы же не повесились, – укоризненно и капризно прошептала она.
Никита Сергеевич молчал. Тот факт, что он не повесился, был совершенно очевиден. И сейчас он немного об этом жалел. Ведь вываленный язык, обмоченные штаны, выраженная странгуляционная борозда наверняка бы ее отпугнули. Она бы заверещала противным женским (интересно, можно ли верещать мужским?) голосом, засуетилась, пудра бы снова обвалилась с носа, она могла бы позвать на помощь и упасть в обморок. В любом случае, повешение – это хороший способ не длить ненужные разговоры.
– Я не знаю, что еще сказать, – призналась она.
– Я тоже. – Никита Сергеевич вздохнул и посмотрел на нее сквозь пальцы.
Считалось, что он на всех женщин смотрит именно так. Но это было заблуждение. Никита Сергеевич вообще не знал, как это. Как это – смотреть на женщин.
Что нужно вычленить сначала – ноги? Ее ноги были в джинсах. А Наташины – вспоминались сразу голыми, с разбитыми коленками и засохшими корками расчесов. Наташу с самого детства сильно кусали комары. А Никиту – практически никогда. Но он хотел бы… Чтобы чуть-чуть поплевать на укус, сморщить нос, подождать, пока вздуется небольшая дуля… Ноги Наташи всегда представляли для Никиты Сергеевича большой естествоиспытательский интерес.
А ноги этой женщины – нет. Но их нужно было рассмотреть. Или нет? Или лучше руки? Тонкие запястья, сухая кожа, черный лак (это что, модно?), длинные, тревожные пальцы. Она могла бы играть на музыкальных инструментах.
Хотя… У Наташи были короткие пальцы, но она все равно играла. И грызла ногти, которые могли бы удлинить, усилить визуальный эффект от ее маленькой пухлой руки.
Руки как руки. Что еще?
Глаза? Никита Сергеевич не знал, что нужно искать в женских глазах. Определить приход ребенка по глазам – это да. Это – сразу. За месяц до ультразвука. Но ребенка в глазах у этой женщины не было. Слава богу? Или нет? Был бы ребенок, пришлось бы все это принять без разговоров и подстраивать под однозначно принятое свою жизнь. Никита Сергеевич любил такой сценарий. Потому что хорошо знал. Только его и знал, если разобраться…
В глазах этой женщины был огонь. Неяркий, наверное не теплый. Деформированный, похожий на огонь в светофоре в яркий летний день. Такой себе свет, встроенный в будни.
Редкость? Никита Сергеевич не знал ответа на этот вопрос.
А кончик носа у нее снова стал синим.
Выдающийся цвет, выдающийся нос. Кажется, большая попа. Подбородок. Или даже два. Один – острый, другой – округлый и мягкий. Волосы цвета божьих коровок. Виноватая улыбка.
Очень странный феномен. Все женщины, которые оказывались рядом с Никитой Сергеевичем, улыбались именно так. Виновато. Иногда зрели вопросы: что именно они у него украли? Когда? И не проще ли вернуть, чтобы не улыбаться так беспокойно и неискренне?
– Я ношу с собой гвозди, – сказала она.
Николь. Фу… Никита Сергеевич никак не мог уговорить себя называть эту женщину по имени. Суббота – день анонимного приема. И вообще… Николь – это фу. Это как выращивание крокодилов в городских прудах.
– Вы их едите? – спросил Никита Сергеевич. Вопрос был глупый, но Потапов-младший плохо разбирался в применении гвоздей.
– Нет. Я прибиваю ими кепку. Или шляпку. Чтобы крышу не сорвало, – улыбнулась она.
