Мы напились на мосту и решили тренироваться на стационарной вышке. А пьяных туда не пускают. Мы обиделись и спели им:
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван…
Про птиц получилось так жалостливо, что я даже заплакала. А Игорь сказал:
– Мне кажется, что ты никогда не умрешь. Я обрадовалась и ответила, что тоже так считаю. Но слезы не унимались, всё катились, катились. И смотритель вышки уже хотел вызвать полицию и отправить Игоря в участок, но я ему улыбнулась, смотрителю. И он сказал, что я – weird. Это что-то среднее между «девушкой со странностями», «ведьмой» и «извращенкой».
Кстати, об извращениях. Bungee jumping – это только первый этап. Когда мы освоим его так, что заскучаем, то перейдем к высшей фазе – банжи-сексу. Мы будем прыгать голыми, и наши внешние органы будут болтаться и падать нам на лицо. Мои – точно будут, потому что у меня красивые и большие внешние грудные органы.
А какие у Игоря, я не знаю. Честно.
Он сказал:
– Ты не поняла. Я думаю, что ты специально ведешь себя как ребенок, заметь, даже не девочка, а именно ребенок, только для того чтобы не умереть. Это panic flight.
[7]
– Нет, просто бегство из тюрьмы. Просто escape.
[8]
Вот тут мы и поцеловались. Как алеуты, нашедшие золотой слиток. Настя бы одобрила – и слиток, и поцелуй. Она, кстати, тоже сделала себе ниши. Но в гостиной. И хранит в них картины и красотушки. Из здорового прагматизма и тяги к свободе, проявленных моей туалетной бумагой, выросло целое направление местного дизайна.
А Игорь выступил против банжи-секса. Он сказал, что когда человек обсирается (или лучше сказать – укакивается?), ему вообще не до секса. Из этого я делаю вывод, что значительная часть людей всю свою жизнь проводит в дерьме.
Я не зачту Игорю вторую попытку. Но наверное, дам еще третью.
Я забыла… Я забыла написать тебе еще о чем-то очень для тебя важном. Что бы это могло быть? Настя передавала тебе привет. Мы тоже сослали Кристину. Но только на weekend и на Кубу, и теперь беспокоимся о здоровье Фиделя. А вдруг беспокоиться уже не о чем, и Куба вошла в Венесуэлу?
Что еще? Алекс меня не бросил. Наоборот. Он собирается меня лечить. В очень хорошей клинике закрытого типа. Ничего страшного и печального, я уже договорилась с Игорем. Он будет носить мне молочные коктейли с водкой. Бр-р-р, не люблю молоко, но придется терпеть. Если меня не вылечат, то обязательно выпустят. А если вылечат, то вряд ли я сама захочу уйти из прекрасного места закрытого типа с видом на хребет по имени Олимпик…
Вспомнила!!!
Го! Наши не всегда побеждают в войнах. Среди них есть убежденные пацифисты, дезертиры и трусы (miserable cowards
[9]
). Зато у этих пацифистов, дезертиров и трусов есть много личного. Очень-очень-очень-очень много…
Го пишет Николь
У Мани – нос. На носу – всегда прыщ. Это самый уютный нос в истории человечества. Его можно полностью охватить сознанием и ртом. А можно засунуть в дырку за ключицей, чтобы он там сопел. По нему хорошо бегать указательным пальцем. Старт – между бровей, финиш – над губой.
У носа с прыщом есть еще глаза, волосы и попа. Но это не так важно. Нос меня кадрил, и я на него запал.
Когда она увозила свой нос с дискотеки, я рыдал. У нас это слово принято писать с мягким знаком: «рыдаль». Мягкий знак – самый простой способ превратить глаголы в существительные. И таким образом отменить проблему действия вообще.
Если ты не успеваешь за моей мыслью, я потом тебе объясню.
Я – рыдаль, но сел в авто (папиково) и поехал за ними. За Маней, ее носом и ее подругой. Жаль, что в три часа ночи нет пробок. Без пробок очень трудно купить цветы и не потерять цель. Еще вину без пробок трудно, дыркам там… Но людям – труднее всего. Я позвонил другу, друг позвонил в магазин по пути следования, магазин всем своим составом (в количестве двух человек) выскочил на проспект. Один член состава сунул мне букет, другой записал номер моей машины. Я уже начал бояться, что они не возьмут с меня денег.
Не волнуйся, обошлось. У них даже не было сдачи.
Во дворе ее дома я быстро подошел к такси и открыл дверцу (галантно?). Она сказала:
– Закройте, дует. Я сейчас расплачу´сь, и вы поедете.
– Я уже приехал.
– Куда? – спросила она, ковыряясь в сумке. (Может, мне надо было расплатиться с ее таксистом? Не галантно?)
– Вот… – Я засунул в машину цветы.
– В три часа ночи самое время, – сказала она.
– А когда время?
Я же честно не знаю, существует ли время цветов. Время листьев. Корней. Час деревьев. Минута травы. Хотя почему только минута?
Я все знаю о времени травы и ничего – о времени цветов.
– Если вы маньяк, то вам не повезло, – сказала она, хлопая дверцей. Ее нос был весь на свету. Прямо под фонарем. В тени сидела (стояла, лежала, не важно) подруга.
– Почему?
– Потому что я сама – маньяк!
– Да? – Я удивился до полного счастья. Ты, кстати, знаешь, что счастье – это возможность удивиться?
– Да, – устало сказала она. – Ручка, ботинки, плащ – что лишнее?
– Ручка.
– Настоящий маньяк должен был ответить «плащ». Лишнее – плащ!
– Надо снять плащ? – спросил я. Была осень, но без морозов. Я мог бы раздеться. Я голый – красивый.
– Абсолютно нормальный человек. Молодец, – похвалила она. – А плащ лишний, потому что он не оставляет следов. Понял?
Я понял. Это было год назад. Сегодня мы с Маней решаем проблему, как засунуть гуся в кувшин. Пока – в чисто теоретическом плане. Все еще жалко гуся.
Мы с Маней дружим. Ходим в кино, потому что у нее роман (с большой и с маленькой буквы одновременно). Пьем водку, потому что Маня старше меня на три года. И ссоримся, потому что дружим. Если бы у нас была любовь, то мы бы давно расстались.
Но мы не расстаемся, мы держим тусовку. Сейчас правильно сказать – тус. Раньше тусовка была девочкой, теперь стала мальчиком. Операция по смене пола. Все хотят быть мужчинами. Английского аналога нет. Ту с.
У Кати – «лексус», у Вовы – «тойота-авенсис», у Миши – «хонда-легенда», у Даши – «нисан-микро» («нисан» – микро, а Даша – макро; ее папа прикололся и купил ей машину для похудения).
У меня тоже есть авто. Но Маня велит называть его просто «авто».
У меня тоже есть папа.
