— Я прошу прощения, — Като затянулась глубоко и поэтично, — я прошу прощения, Марк уехал? Или, вернее, куда уехал Марк?
— Да, ты правильно меня поняла. Я очень люблю путешествовать. — Крым был самым далеким местом, которое проведал Игорь Львович. — Я намерен путешествовать по всему миру. И там тоже не хотелось бы встречаться.
— Значит, по всему миру, — Като была совершенно невозмутима, — а Арабия?
— Если вам так будет лучше и спокойнее, то пусть он навсегда останется в Арабии. Но только там.
— Игорь Львович, он же террористом станет. — Андрей улыбался и раздумывал, не вызвать ли ему по знакомству психбригаду.
— Тогда остальную сотню я переведу в фонд борьбы с арабскими террористами.
— Дед, ты что! Ты за кого нас принимаешь? — Настя не плакала. И хорошо. Выросла девочка.
— Я принимаю вас за людей, которые, найдя бумажник со ста тысячами долларов, не несут его в милицию, потому что такие деньги честным путем все равно не заработаешь. Но если вы отказываетесь, то… — Игорь Львович посмотрел на Като.
— Да, я помню. У пострадавшей были братья. Но они — нищие. Не тот уровень.
— Сейчас нищие, — спокойно согласился Игорь. — Я говорю в последний раз: Марк продается.
Игорь Львович устало посмотрел на часы. Может быть, позвонить маме?
3
— Поедешь с нами? — Андрей приобнял Като за плечи и по старой дружеской привычке заглянул в глаза.
— С вами? — устало удивилась Като. — Опять блинчики?
— Ладно, я посажу тебя в такси. Или за тобой заедут?
— Посади. Я завтра приеду. Слышишь, Настя. Хочешь со мной увидеться — я завтра у Андрея…
Като гулко захлопнула дверцу такси. Андрей махнул рукой, а Юшкова медленно задышала навстречу Андрею. Или вслед Като.
Таксист был явно бережливым человеком. Или же сентиментальным. Магнитофон в машине сообщил Като, что «комната с балконом и окном светла сейчас, светла как день, который вместе видел нас в последний раз». Като не удивилась, но стена воспоминаний дрогнула и выпустила улыбку.
— Вам сколько лет? — поинтересовалась Като.
— Ты про кассету? Да, моя. Жалко было выбрасывать. А сейчас — напоминает. — Значит, и бережливый, и сентиментальный. И умный. И со всеми на «ты». Может, взять его в мужья? Когда ее родители разошлись, Като было пять лет. Она предложила маме искать нового папу. Пойти по квартирам и спросить, кто женат, а кто нет. И неженатых — брать. Мама почему-то отвергла этот вариант, тогда Като и начала присматриваться к таксистам. Она строила им глазки, очаровывала интеллектом и на прощание обязательно говорила: «Спасибо, что подвезли. Теперь вы будете знать, где мы живем». И еще Като обязательно подмигивала.
— Нет, — вдруг громко сказала Като.
— Денег, что ли, нет? — удивился таксист. — Так твой друг расплатился.
«Еще и честный, — подумала Като, — ну точно, подходит».
— Нет — это не вам. Это о Марке, — живо откликнулась она.
— И марки я не собираю. И вообще, ты какая-то ненормальная, — заключил таксист и обиженно замолчал.
Като ехала домой. Только душа ее почему-то не была полна. Сердце билось глухо, вот именно — глухо. Глухо и устало. Знакомые улицы лениво мелькали вместе с людьми. Като жалела, что она — не Юлий Цезарь. Так что в оценке ее психологического здоровья таксист оказался прав. Если бы Като была Юлием Цезарем, она бы внесла поправку в календарь: молодым измерять годы веснами, пожилым — осенями, старым — зимами. Лето Като не любила. То есть раньше — любила, потому что не замечала, а потом увидела и поняла — не то. Жарко, потно и толстые руки из летнего платья. Хотя само по себе лето и было достойно того, чтобы его просто пережить.
Дома было чисто. Тихо и пусто. Вторник — присутственный день. Вернее — отсутственный. Мужа не было по графику. Во вторник и четверг. Иногда в субботу. В субботу — редко. Это семейные дни. Они всегда проводили их вместе. Муж — он был хороший муж. У него было имя — Митя. Не имя, а сопля. Но ласково. Като называла его просто «муж». Без изысков. Как англичане — догов. Тем более, что это был статус. Должность. И квартира. Где-то нужно жить с удобствами. Като теоретически допускала возможность рая с милым и в шалаше. С немилым предпочитала пентхаус. Муж Митя был гомосексуалистом. Среднего уровня. Он гордился Борей Моисеевым и хотел просто познакомиться с ним. Тихая, пристойная мечта. Като обещала ему разбогатеть и устроить встречу. Митя доверчиво улыбался и, наверное, ждал. Он был очень хорошим, милым и воспитанным. Совсем не развратным и не агрессивным. Он приносил домой всю зарплату и, стесняясь, утаивал деньги на раритетное издание Байрона для своего друга. С другом Като знакомиться не хотела. Митя не обижался.
Муж Митя был хозяином квартиры, которую Марк и Като снимали. Когда Марк женился на Насте, Митя скромно предложил Като остаться. И пожениться. В свадебное путешествие они поехали в деревню Голубцы к Митиной маме. Козочки, уточки, гуси, корова и бычок Славик. По идее, с Митей не могло случиться то, что случилось. Может, притянуло название родины? Город Митю не испортил. Като это знала точно. Митиной маме Като не понравилась. Она целовала ее с плотно сжатыми губами. Но вздыхала облегченно: «Ну, дай Бог, дай вам Бог». Ей хотелось внучку. «Хватит пацанов, напасть с ними одна». Муж Митя к ребенку тоже был готов. А Като боялась. Митиного тихого обаяния. Он легко мог научить дитятку плохому. Зачем?
Като с возрастом стала нуждаться в муже. Он был лучше домашнего кота, но хуже американского миллионера. В этой золотой середине Като забывалась. Она знала, где искать Митю вечером во вторник. Ей нужно было, чтобы муж мягко сказал: «Катенька, ну что за глупости — покупать живого человека?» Мысль о продаже оказалась неотвязной. Деньги? Марк? Подумать о перспективе? Поворошить прошлое? Наваждение. Это просто наваждение.
Като сняла трубку и долго, потому что медленно, набирала номер.
— Игорь Львович, — сказала она, — вы неправильно сформулировали свою мысль.
— Да? — сухо отозвался собеседник. — Почему?
— Ну, ведь это не вы продаете Марка? Так?
— Так!
— Значит, вы его покупаете?
— Детка, — Игорь Львович откашлялся, — ты плохо училась в школе; «продается» — это возвратный глагол. То есть он сам себя продает. А мы — все мы — покупаем.
— А как вы догадаетесь, кому платить? — живо поинтересовалась Като.
— А вы люди честные — сами решите, сами признаетесь.
— На суде? — почему-то испугалась Като.
— Като, я считаю тему исчерпанной. Все, пока. Можешь позвонить, если надумаешь дело. — Голос Игоря Львовича был теплым, но противным, как парное молоко.
— Подождите. Если честно — вы ставите на меня?
— Ты же продала его один раз.
