Марк быстро переводит. Араб согласно кивает, и мы, нагруженные маечками, отбываем в отель «Интерконтиненталь». Негр-портье сладко улыбается. В городе — повышенная влажность. У меня мокро везде. Я тоже улыбаюсь. Я хочу негра. Мне нравится слово «истома». Истома… Я выворачиваюсь из-под руки Марка и смотрю ему в глаза. Ждет. Но не меня. В душе он не трет мне спинку, потому что мгновенно засыпает, едва коснувшись головой подушки. Я мечтаю о жизни. О маечках. О лошадях. О холодном шампанском. О негре в ресепшн. Марк не ворочается. Он лежит на спине и уже полчаса что-то бормочет во сне. Вдруг начинает орать:
— Нет! Нет! Нет! Не хочу! Мамочка, как мне больно.
Он вздрагивает всем телом и открывает глаза. По лбу струится холодный пот.
— Воды, водки, — тихо просит он.
Он достает пару таблеток, запивает их водой. Долго держит стакан с водой в руках:
— Может, ты тоже выпьешь?
— Давай, пива.
Как это по-русски. По-европейски. Я радуюсь выбору.
— С водочкой? Ершик?
Я киваю. Боевой медицинский напиток. Для среднего медперсонала. Мы молча, не чокаясь, выпиваем.
— Что за таблетки? — осторожно интересуюсь я.
— Так. Транквилизаторы.
— Релашка? Может, с водкой не надо? — Меня охватывает чувство брезгливости.
Это не те страсти, на поводу у которых нужно ходить.
— Дело в навыке, — улыбается Марк.
Я со страшной силой хочу негра. Приходится брать Марка. Секс — хороший релаксант.
— У меня послезавтра день рождения, — устало сообщает Марк.
— А завтра? — мне почему-то обидно. Я — не подарок.
— Поедем на море. Хочешь? — спрашивает Марк. — А вечером я по делам.
— Оружие продаешь? — Я так и знала, что вляпаюсь в историю.
— Покупаю, — улыбается Марк.
Я выхожу на балкон. «Нич яка мисячна, зоряна, ясная. Видно, хоч голки збирай». Месяц висит надо мной, как долька арбуза красовалась бы на тарелке. По-другому здесь все. В моем небе он выглядывает как из-за угла. Здесь — хозяйствует. Арабы не накидали иголок. Собирать нечего.
Утром в холле Лаура рассказывает теще «махровой футболки», что такси нужно брать желтенькие, потому что они со счетчиком. А если такие не попадаются, сразу говоришь, сколько заплатишь. Женщины сходятся в мысли, что дурят везде, и вздыхают. Мы едем на желтеньком такси на пляж отеля «Чикаго». Марк не признает бесплатных удовольствий. Мне все равно. Я ему верю.
На пляже нам выдают белые полотенца и зонтики. Кроме нас с Марком, здесь еще два русских дурака. Жарко.
Мы лежим на топчанах, повторяющих изгибы тела. Моего, во всяком случае. Почти у ног плещется Персидский залив. Похожий на карте на предмет особой мужской гордости. Вода в нем соленая и выталкивает всех, как мячики. В Персидском заливе полно правоверных трупов, зачем ему чужаки? Жара распекает и размаривает.
— Тебе нравится здесь? — спрашивает Марк.
— Да, все хорошо.
— А жить? За всю историю Эмиратов только одному неверному дали гражданство. Он спас шейха, когда перевернулась лодка. Мусульманам не положено плавать.
— Побежали, — лениво говорю я.
— Куда?
— Топить шейха. Сначала я утоплю — ты спасешь. Потом ты утопишь — я спасу.
— Это будет не гражданство, а минус две смертные казни.
— Давай попробуем, — мне больше нравится молчать.
Молчим. Не спим. Потеем. На коже высыхает соль. Марк похож на маскхалат. Умные туристы не купаются в заливе. Для этого существуют бассейны. Али Гуссейн — человек-бассейн. Здесь все улицы «али». Али Мохаммед, Али Джафар. Будет улица «Али Марк».
— Уяк, издык, — говорю я медленно.
— Это что? — лениво спрашивает Марк.
— Вообще — матюки. Но можно приспособить их для новых арабских названий. Река Уяк впадает в озеро Издык. Скажи, я хорошо придумала? — мне, например, смешно.
— Ничего, — соглашается Марк и идет за коктейлями.
Я выбрала баккарди. Лучше отравиться неизвестно от чего. Романтичнее.
Днем мы спим. А вечером Марк прощается со мной у Британского банка. Я бегу вслед за Лаурой с криками:
— Возьми меня с собой.
Мы мотаемся по лавкам. Отчаянно торгуемся и матюкаем иноземцев. Она ведет меня за духами. Я долго разнюхиваю, а продавец все снижает и снижает цену. Когда цена доходит до десяти долларов, я начинаю сомневаться в их французском происхождении. Но я хочу запомнить запах истомы.
— Араби парфюм? — спрашиваю я.
— Мадам, — у меня в руке оказывается картонная коробочка. Сделано в ОАЭ.
— Заплати, Лаура. Марк отдаст.
Лаура нехотя расстается с деньгами и участливо спрашивает:
— Он твой любовник? Я весело киваю.
— Бедная ты, бедная, — сокрушается она, — я-то своего во как держу.
— Пусть и он ездит, — предлагаю я.
— Отъездился уже. Второй инсульт. Он у меня теперь как Ленин. Только «мама мыла раму» и может. Побежали еще в трусах пороемся. Мне надо с сотню.
Мы бежали, а гордые, одетые в белое арабы пасмурно смотрели нам вслед. Мне расхотелось им нравиться. Достоинства у них на миллион долларов. Что на один меньше, чем у нас с Лаурой.
— А как ты все это понесешь? — интересуюсь я, потому что помогать не собираюсь.
— Бой, — кричит на всю улочку тетка-гигант. Из-за двери выныривает грязный старый мужик. Лаура неторопливо вручает ему сумки и строго наказывает: — «Интерконтиненталь», холл.
Мужик согласно кивает.
— Не боишься? — спрашиваю я. — Не донесет ведь?
— С этим тут строго. Руки отрубают.
Налегке мы возвращаемся домой. Лаура усаживает меня в кресло, расплачивается с посыльным, торгуясь громко минут пять. Потом приносит белые пластмассовые стаканы и стыдливо наливает в них водку из бутылки кока-кола.
— За знакомство.
— Ага, — соглашаюсь я и удивляюсь тому, как быстро пьянею.
Сегодня портье — индус. Он меня не привлекает. Он холодно переживает свою карму.
— Лаура, а тебе негры нравятся?
— Какая все-таки молодежь развратная пошла. Давай еще по одной. А ты знаешь, что от них дети черные родятся? Вот, — она настороженно оглядывается по сторонам и шепчет: — А грузин у меня был. Затейник, — хихикает она и заливается краской.
Мне бы тоже пришлась к лицу стыдливость. Лицо есть. Стыдливости нет. Лауру тоже забрало быстро и крепко.
Марк проносится мимо нас, не замечая. Его взгляд похож на брызги шампанского. Капли оседают на мраморном полу. Жаль, что он ходит в трусах.
