— В Грецию?! — Рустам даже подскочил от удовольствия.
Последнее время Като окружали люди с мечтами. Муж — о Боре Моисееве. Рустам — о Греции, Игорь Львович — о шкуре Марка. Все, что ли, мечтают, или это экология?
— Почему в Грецию? В Эмираты.
— Подожди, Като, — сказал Рустам сосредоточенно, — я сейчас жене позвоню. Заодно она у меня психиатр. Если тебе здесь так напекло, что ж с тобой, деточка, будет там. Сейчас — лето. И у них, и у нас. Чувствуешь разницу?
Раньше Като лучше всего чувствовала именно разницу. Она умела прислушиваться к своим ощущениям. Ощущения постепенно сошли на нет. Сложилась ситуация «много хороших людей и один завистник». Который завис и зависел. Время от времени к Марку, конечно, тянуло. Даже летом в Эмираты.
— А один справишься? — Като считала Рустама надежным. У них не было таких денег, из-за которых уже можно было друг друга подставлять.
— Я с тобой всегда один, — обиженно ответил Рустам. Половой контакт, входивший в планы Рустама как само собой разумеющийся этап знакомства, с Като не состоялся. Рустам не расстроился, но Марка, пару раз навестившего Като на работе, невзлюбил. А при новых ценах на Марка Рустама даже можно было взять в долю. Уничтожение врагов Отечества он грязной работой не считал.
— Я, может, уеду на недельку. А может, и нет. А потом ты… — Като виновато заглянула Рустаму в глаза.
— Да, только я поеду на историческую родину. — От этого сочетания традиционно попахивало Израилем. Рустам и Като переглянулись и прыснули — договоришься тут с тобой до ручки тюремной.
Рустам уехал опохмелять таможенника. Като решилась поиграть в графа Монте-Кристо на втором этапе его многотрудной жизни и позвонила Игорю Львовичу на работу:
— Через какое агентство уехал Марк?
— Марк с Катей, ты хотела сказать? — Игорь Львович ожидал получить удовольствие от ее тяжелого молчания.
— Ну, я же не захотела с ним поехать. Не пропадать же деньгам. Вот хочу исправиться.
— Через «Интертур», — недовольно буркнул собеседник.
— Весьма провинциальный выбор, — констатировала Като.
— Кого на что учили, — ответил Игорь и положил трубку.
Като не поехала с ним из-за проблем на работе. И последний год они уже не так интенсивно встречались. У Като отпала необходимость. Буйнов в телевизоре попал в настроение. И хотя Като не была ни московским, ни пустым, ни бамбуком, Буйнов спел как бы и для нее.
Стало вдруг понятным, зачем народы годами борются за независимость. В ней, как в невесомости, можно летать. Да здравствует пустота!
Вечерело. Като любила такие слова. Опостылело. Убило. Они снимали ответственность. Ушло. Пришло. Возвратные глаголы, как справедливо заметил Игорь Львович, как-то прошли мимо. Потому что усиливали. Ответственность усиливали. Сам себя. Извиняюсь. Так и ходи.
— Митя, — сказала Като в трубку, — я к Андрею. Ужинай сам.
В семье соблюдались приличия. Поддерживался даже сексуальный имидж. Все это было легко. А главное — интересно.
— Мне приехать? — участливо спросил муж.
— Нет. Но, если что, я позвоню. Целуемся, — улыбнулась Като.
— Пока да, — сказал Митя.
Андрей выглядел уставшим и озабоченным. Юшкова томила мясо на кухне. Успела освоиться и приглядеться. Стол в гостиной был накрыт Катиной запиской. Вместо коктейлей и закуски. «Андрей, я уезжаю отдыхать с Марком. Буду через неделю. Если можешь, не звони Юшковой. Целую, твоя Катя». Простенько и со вкусом.
— Тебя же просили не звонить, — сказала Като медленно.
— Обстоятельства, — развел руками Андрей.
— Давно? — спросила Като наугад.
— С год уже, — виновато, но спокойно ответил Андрей.
— Все подружки по парам, — констатировала Като, потому что кричать «а как же я?» уже не имело смысла.
Андрей благоразумно не ответил.
— Воевать против Марка пойдешь? — спросила Като.
— Теперь-то зачем?
— Теперь-то, наконец, не бесплатно. — Като разозлилась на себя. Все ведь правильно. Если зашвырнуть великую любовь в кусты, то нечего ждать нового урожая.
Андрей смотрел на нее, и взгляд был твердым. Как всегда. Спросить у него, помнит ли? Что помнит? Обидную ночь после свадьбы Марка, когда Като, наконец, впустила его. В полном смысле слова. Просто впустила. Как постороннего человека, у которого просто был навсегдашний проездной. Покатался — выходи. В транспорте не живут. Утром Андрей противным дрожащим голосом спросил:
— Что-то было не так?
— Просто не так, — ответила Като, а должна была промолчать.
— Больше не приходить?
Она покачала головой: «Нет».
— Вот так всегда, — попытался пошутить он, и Като благодарно прижалась к его груди. Андрей был выше и мощнее Марка. С ним очень ладно было стоять. Тепло и по-настоящему.
Через год Андрей привез фотографии любимой пещеры. Это было самое дорогое в его жизни.
— Подпиши, — равнодушно попросила она.
— Все?
— Хоть одну подпиши.
Они тогда сидели у Юшковых на даче. Дружили тремя семьями. Андрей долго искал ручку. Митя тихо выручил его. Андрей написал, зачеркнул и еще раз написал.
— На, вслух не читай.
На фотографии был обозначен полуголый Андрей возле дырки в горе. Зелень и лысые камни смотрелись весьма эстетично. На обороте Като прочла: «Самая большая мужская доблесть — это верность. Ну и я буду стараться. Я люблю тебя». Като улыбнулась и увидела руку Не-той-Кати, елозившую по Андреевым штанам.
— Очень много ошибок? — поинтересовался он мягко.
— Нет, почти нет, — пожала плечами Като. Не-та-Катя была не в счет. Ничего страшного. Жизнь — это одно, любовь совершенно другое. Не быть же ему монахом. Все правильно. Только отрыжка с едкой горечью сильно и ни с того ни с сего испортила настроение. Еще год Като, борясь за выживание, постоянно повторяла: «Самая большая мужская доблесть». Сердце виновато сжималось. Потом она просто гордилась и сама себе завидовала…
— А ты пойдешь воевать? — нервно спросил Андрей.
— Еще не знаю.
— Может быть, ему нужно помочь? Предупредить? Настя, — крикнул он, — ты как думаешь?
— Ты уже помог, — процедила сквозь зубы Като, — или ты считаешь «ты мне — я тебе» недописанным комсомольским принципом?
— Я за молоком, пока не закрыли, — крикнула из-за двери не в меру хозяйственная и умная Юшкова.
Дверь хлопнула. Андрей сел на продавленный диван и тихо обнял Като.
— Не надо, я прошу тебя, не надо. — Он погладил ее по щеке.
Состояние особой грусти чередовалось у Като с комментариями, «как в бразильском сериале».
